Конечно, даму нужно обязательно видеть за милю, хотелось мне ответить. Но я не стала.

— А если попробовать что-нибудь другое? Булавку, например, или две?

— Булавку? — переспросила Луиза.

— Ну да. Шляпную булавку. С каким-нибудь простеньким камнем, чтобы не закрывать форму шляпки, а, наоборот, подчеркнуть ее. Шляпка же все-таки, а не букет цветов. И должна выглядеть как шляпка. Разве не так?

Луиза повернулась и еще раз оглядела свои произведения. Что и говорить, в шляпках, как и в еде, она себя не ограничивала. И при этом в душе оставалась простой овернской крестьянкой. И вдруг, к моему изумлению и к ее чести, кстати, она выдвинула ящик шкафчика, потом вытащила его совсем и поставила передо мной на стол:

— Такие подойдут?

В ящике было полно шляпных булавок самых разнообразных размеров и форм, некоторые уж очень декоративные, такую вряд ли заметишь на пышно украшенном капоре, другие поскромнее. Я выбрала костяную булавку с искусственным голубым сапфиром:

— Можно?

Луиза сделала шаг в сторону. Я поискала среди шляпок наименее пышную, выбрала соломенное канотье с голубой лентой и воткнула булавку в ленту, затем порылась в украшениях, валяющихся на столе. Нашла что хотела — белый цветок из материи, напомнивший мне камелии Обазина, — взяла иголку с ниткой и слегка закрепила его сбоку; получилось словно случайно упавший на шляпку бутончик.

— Вот так. Видите?

Адриенна не стала ждать приговора сестры. Тут же выхватила, примерила и, подбоченившись, кокетливо наклонила голову:

— Ну как мне? Идет?

Испуганное оцепенение на лице Луизы сразу прошло.

— А что, пожалуй… Пожалуй, очень даже. Она стала такая… в общем, совсем другая. — Она повернулась ко мне. — Где ты этому научилась?

Я пожала плечами. Откуда я знаю? И, сама от себя не ожидая, повторила когда-то сказанные мне слова аббатисы:

— Порой надо стремиться к самому простому.

Я не хотела повторить фразу слово в слово, ведь в устах аббатисы она прозвучала не как ободрение, а скорее как предостережение. И все же, глядя на шляпку, украшающую голову Адриенны, я вдруг поняла: как и простынями, носовыми платками и прочими вещами, которые мне приходилось шить в Обазине, я могу гордиться и этой шляпкой. Она, конечно, не в моем вкусе, но надеть ее я вполне могла бы. Носить ее было не стыдно.

— Я оставлю ее у себя, — сказала Адриенна. — Буду щеголять, когда поедем в Виши.

Луиза принялась говорить, мол, шляпка уже куплена, и нельзя разгуливать по Виши с чужой собственностью на голове: заказчица обидится, будет скандал, но я уже смотрела не на них, а на Джулию — она сидела на табуретке и щипала глазированное пирожное.

Улыбка ее была недвусмысленной.

— Ну, что я тебе говорила? — громко сказала она, так громко, словно бросала свой вопрос в лицо равнодушного мира.

И впервые после того, как мы покинули Обазин, в душе у меня затеплилась надежда.

Что ж, может, и правда у меня есть какой-то талант.

По сравнению с Обазином Мулен оказался не столь ужасным местом. Городишко гордился несколькими тавернами, кафе и магазинами, а неподалеку от города находился гарнизон офицеров-резервистов, которых я видела марширующими по главной улице Мулена; впереди колонны шли барабанщики и горнисты — крепкие молодые люди с эполетами, в украшенных шнурами куртках и до блеска начищенных сапогах.

Имелась также классическая мужская гимназия, прямо напротив монастыря, через дорогу. Каждый день после полудня, когда звонили колокола, из нее выбегали мальчики с ранцами за плечами, все одинаково одетые: черная гимнастерка, подпоясанная ремнем, с крохотным белым воротничком, короткие брючки, открывающие шишковатые коленки, и гольфы, тесно обтягивающие худые лодыжки, ну прямо как у меня, и высокие ботиночки со шнурками. Я часто смотрела на них из окна дормитория, очарованная их молодостью и красотой, мне ужасно нравилось наблюдать, как они важничают друг перед другом, толкаются, дергают друг друга за цветные шнуры, сбивают друг у друга шляпы с взъерошенной головы, с гиканьем и криком носятся по улице, словно банда маленьких разбойников.

Но, увы, наблюдать это можно было только через окно. Девочкам не разрешалось никуда ходить без сопровождения взрослых. Стены монастыря мы покидали, лишь когда отправлялись в расположенную неподалеку церковь, чтобы принять участие в службе, петь в церковном хоре, а еще во время общегородских праздников, но по улице передвигались только группами, обязательно в сопровождении нескольких монахинь.

Петь я очень любила. Мне нравилось слушать собственный голос, который поднимается все выше и выше; я казалась себе птичкой, летящей над городом. Как на ладони я видела Мулен и дремлющие в тишине деревни, которые раскинулись по берегам многочисленных речек, вьющихся в зелени лесов и полей и впадающих в Сену, которая острым лезвием рассекает пленительный и великолепный город Париж.

Эх, сбежать бы отсюда в Париж! Эта мысль буквально преследовала меня, не давала покоя. Библиотека монастыря Святого Августина по разнообразию книг мало отличалась от обазинской, а от религиозных обрядов я уже порядком устала. С помощью Адриенны, потакавшей моим прихотям, я обнаружила, что в монастыре процветает черный рынок. Оказывается, среди девочек из богатых семей постоянно идет тайный, но интенсивный обмен сигаретами, ленточками, мылом с запахом гардении и так далее и они готовы достать для нас все, что нужно, если мы будем оказывать им кое-какие услуги. Я чинила и гладила их форменную одежду, таскала из колодца воду, грела на кухне и носила наверх, наполняя их медные тазики. А за это они покупали для меня единственное, чего мне здесь так не хватало. Новое чтиво.

Не книжки, конечно. Книжки были очень дорогие, да и спрятать их в дормитории было невозможно. Монахини периодически прочесывали его в поисках запрещенных вещей. Я получала вырезки из парижских газет, где печатали бесконечные романы с продолжением. По просьбе девочек из богатых семей мамаши совали их в еженедельные посылки со всякой всячиной, а я потом сшивала их в самодельные брошюры, достаточно плоские, чтобы незаметно хранить под матрасом, и по ночам, укрывшись с головой одеялом, читала. Чаще всего это были наполненные всякими ужасами и чувствительными сценами истории про благородных куртизанок, погибавших от безответной любви или козней злых королев, которые расправлялись со своими врагами с помощью ядов.

Королевы мне нравились больше. Куртизанки, казалось, наслаждаются своими страданиями, страдают ради самого страдания, в то время как королевы просто делали то, что нужно делать в сложившейся ситуации. Но как бы ни были банальны эти истории, даже самые примитивные таили в себе некое зерно истины, высвечивающее тайны и загадки этого мира. Чем больше я читала, тем больше мне хотелось поскорее начать самостоятельную жизнь. Будь моя воля, я бы босиком отправилась в Париж, где, казалось, перед человеком, даже таким ничтожным, как я, открываются безграничные возможности.