— Давай, Федька! — кричал ему с берега Матюшкин. — Не огорчи государя!

Двадцатого июня армия и флотилия выступили из Астрахани, а 26 июля Баку пал. И здесь Соймонов остался верен себе. Пока друзья его праздновали победу, он осматривал и описывал окрестности. Своей привычки капитан-лейтенант даже стеснялся, пряча свои записные книжки подальше от любопытных глаз.

В этот раз любознательного моряка ждала удача. Соймонов обнаружил огромную каменную стену, уходящую далеко в воду. «…И хотя оная стена уже развалилась, однако в некоторых местах и выше воды знаки есть. А по известиям слышно, якобы в древние времена то строение было на сухом пути, и был то гостиный двор…» Вывод Соймонова был следующий: Каспий наступает на берег. Здесь же капитан-лейтенант произвёл расчёты и определил скорость наступления воды. Вот так, порой невзначай, делаются открытия!

В самом конце года Фёдор был вновь направлен в столицу. Ехал санями с генералом Матюшкиным. В дороге генерал пил крепко, а, напившись, храпел, к плечу соймоновскому привалясь. Фёдор же, продышав в слюдяном оконце глазок, читал книжку по наукам картографическим. Император планом реки Куры и действиями Фёдора под Баку остался доволен. Затем на Москве гулянье знатное было — коронация государевой жены Екатерины. Погуляли, поплясали и снова в обратный путь. Теперь Соймонову предстояло подыскивать место для новой крепости на Гиляни.

Весной следующего, 1725 года войска и флотилия снова было изготовились для нового похода, но пришла весть, всех как громом поразившая, — не стало императора Петра. Ах, как плакал Фёдор Соймонов, в доме своём запершись. Слёзы утирал, приговаривая:

— Не стало благодетеля моего Петра Лексеича, и как жить дале, не ведаю!

Кто мог знать тогда, сколь трагично и непредсказуемо сложится судьба младшего птенца гнезда Петрова.

И снова Соймонов был отправлен на Каспийское море. На этот раз — описывать восточный берег Каспия, край пустынный и неизведанный. В экспедицию определили три судна, среди них латаный-перелатаный гекабот: в пазах его даже у причала хлюпала вода, а борта при малой волне ходили ходуном.

— Я иду на сём самотопе! — объявил своим матросам капитан-лейтенант. — Кто в Бога верует ин меня, те за мной!

И сегодня старые моряки говорят, что кто не плавал на Каспии, тот настоящих штормов не видал. Разогнавшись над бескрайними азиатскими пустынями, ветры в бешенстве врываются в водные хляби, и тогда там творится что-то невообразимое. В такой-то вот шторм у Кулалинских островов и попал ветхий гекабот. Как спаслись от смерти неминучей — одному Богу известно. В трюме вода била фонтаном. Помпы не помогали, и матросы обессилели в тщетной надежде уменьшить течь. Треща под ударами волн, судно разваливалось на глазах. Соймонов лихорадочно искал убежища. В тот момент, когда, казалось, всё уже потеряно, невдалеке открылась небольшая, защищённая от ветра бухта. Кое-как добрались до неё, отстоялись ночь и снова в путь.

От залива Красноводского, мимо островов Огурчинских шёл Соймонов на Асграбад. Не забывая главного дела — гидрографического, он и воевал не без успеха, захватив десятка полтора персидских мелких судов. Людей отпускали, а суда топили. И снова Соймонов со товарищи был на волосок от смерти. В один из сентябрьских штормов у Свиньих островов гекабот залило водой. До Баку дотащились на добром слове. Там развалившееся судно пустили на дрова, а его капитан, перебравшись на подошедший из Астрахани галиот, продолжил опись берега. Когда осунувшийся и измождённый Соймонов вернулся в Астрахань и выложил перед Сенявиным ворох журналов и карт, тот обнял отчаянного морехода:

— Поздравляю с капитаном третьего ранга, что присвоено государыней Екатериной! И следовать тебе в Петербурх!

Но, как это часто бывает в жизни, уехать сразу не удалось. Ещё с полгода отплавал по каспийским водам Фёдор Соймонов, прежде чем его отпустили.

Москва встретила Фёдора колокольным перезвоном. Время вынужденного безделья в Астрахани тянулось тягостно и уныло. Наконец прибыл назначенный командир порта контр-адмирал Иван Сенявин. Фёдор сразу к нему: так, мол, и так, отпусти на Балтику, устал здесь, мочи нет!

— Нет уж, — покачал головой Сенявин. — Ты мне тут первый помощник!

Тогда же велел он Соймонову снова собираться.

Была пасха, праздновали её весело. На застолье у стольника Отяева приглядел Фёдор его дочку Дарью, румяную и глазастую девушку с огромной русой косой, да и та вниманием бравого моряка не обходила. То так посматривала, то этак, да и было от чего: Соймонов за столом главный рассказчик. Остальные сидят, только рты от удивления открывают! Через несколько дней капитан и сватов заслал. Отец сразу к дочке: согласна ль? Та лишь глаза опустила. Свадьбу гуляли с размахом.

— Эх, прощевай, жисть холостяцкая! — бил на третий день об пол фужер молодой муж. — Нонче всё по-иному станет!

Но закончилась свадьба, и загрустил Фёдор, уж больно не хотелось ему от молодой жены уезжать в промозглый Петербург. «Искал я случая, чтоб на некоторое время быть в Москве, во признании для того случая, что женился, а другое и то, что с женою жить в Петербурге был в деньгах недостаток, оставя жену, одному ехать не хотелось, а чтобы оставить морскую корабельную службу, по совести… на мысль мою не приходило…»

Но вот и Петербург. Серое низкое небо, моросящий дождь. Посетив стародавних друзей, Соймонов сразу же садится составлять отчёт о своих каспийских делах. Наконец карты и лоции составлены, переписаны набело и сданы в коллегию.

— Куда теперь? — поинтересовался капитан у адмирала Крюйса.

— Куда скажут, жди! — отмахнулся тот.

— А коль позабудете? — настаивал Фёдор, памятуя о тех, которые годами нищенствовали в ожидании вакансий.

— Как позабудем, так и вспомним, а не вспомним — знать, не нужен! — философски закончил разговор президент Адмиралтейств-коллегии.

В ожидании прошло лето, затем осень и зима. Соймонов, экономя на всём, пообносился и осунулся. Безденежье и ненужность угнетали. Наконец о нём вспомнили, но вызвали не в коллегию, а к генерал-прокурору Ягужинскому. Тут уж Фёдор не знал, что и подумать. Генерал Ягужинский мужик крутой, может, в делах каспийских недостачу какую выискал или кто донос какой написал.

Но грозный Ягужинский встретил моряка ласково.

— Садись! — указал на стул.

Фёдор на стул сел, но глядел насторожённо. Ягужинский, наоборот, из-за стола своего дубового встав, объявил торжественно:

— Посоветуясь с членами высокой коллегии, решили мы назначить тебя флотским прокурором!

Соймонов, услыша слова такие, чуть со стула своего не свалился.

— Но я ж корабельный офицер и дел бумажных знать не знаю! — пытался отговориться робко.

Ягужинский, худой и желчный, лишь ухмыльнулся:

— Сие есть глупая отговорка, потому как дела чиновничьи не столь премудры, как навигацкие. Освоишься!