Я забыл сказать, что за несколько дней до этого, собрав довольно положительные сведения о движении войск хивинских на Ак-булакское укрепление и о положении дел в самой Хиве, я решился известить обо всем Корпусного Командира, который, с отрядом войск, был уже, по моему расчету, на пути около Биштамака. С этими сведениями послал я Мамбета, как единственного человека, на верность которого мог положиться, хотя присутствие его при мне было не только полезно, но почти необходимо, а поездка его была не безопасна. Действительно, не прошло и часа, как киргизы узнали о его отбытии: поднялась тревога, изготовилась погоня, но было поздно: Мамбет был далеко. Аулы боялись, чтобы он не навел на них русский отряд, и в этом страхе оставался сам Утурали, а потому слова мои сильно взволновали его; старик несколько задумался и потом начал.

– Оставить караван надобно непременно; но куда идти? На Оренбург далеко, и нельзя обойтись на пути без верблюдов, а с ними не уйдешь от погони; на Орск – надо проходить опять аулы Акмана; кроме того вы можете попасть на шайку Кенисары, или его тестя; на Чушка-куль (Ак-булак) и думать нечего: теперь, наверное, хивинские отряды заняли все перепутья к нему, а может сменили русских и в самом укреплении; на Эмбу[8] всего бы лучше и почти ближе, но туда и погоня будет всего скорее: решайте сами, – прибавил он, обращаясь ко мне.

– Я решил, – был мой ответ. – Остается найти вожатых.

Утурали не спрашивал, какой путь я избрал, постигая всю важность тайны. «Вожатого нечего далеко искать, – сказал он, – я дам вам своего любимого сына, Ниаза, вы его знаете, пускай умрет там, где умрете вы; этим он докажет и благодарность свою к вам, и преданность отца вашему правительству». Я понимал всю святость такого пожертвования и не расточал благодарности, которая, во всяком случае, была бы ниже своего предмета.

Разговор склонился на положение Хивы, из которой недавно приехали в аул базарчи, а в числе их один из сыновей Утурали. Разделяя общее мнение азиатцев о силе Хивы, а более о недоступности ее, он сомневался в успехе нашей военной экспедиции, говорил, что жители в Хиве совершенно спокойны, но в Кунграте было некоторое волнение, когда узнали о приходе русских на Ак-булак; «теперь же, – прибавил он, – и там все утихло, потому что хан послал лучшего своего военачальника и самого любимого человека, известного батыря, (я забыл его имя) с сильным отрядом туркменов и хивинцев на Ак-булак, строго наказав истребить весь гарнизон и срыть укрепление, или засесть в нем самим, ожидая главного отряда русских».

– И ты думаешь, что этот наказ так же легко выполнить, как отдать? – спросил я.

– Нелегко, но туркмены храбры и отряд их велик, а ваш гарнизон слаб и в нем много больных. Вот почему я всего менее советовал бы вам идти в Ак-булак.

– Но почему вы знаете о состоянии гарнизона в Ак-булаке, когда никто из ваших не был в нем?

Весть – залетная птица в киргизской степи; она кружит по ней во все стороны, переносится из аула в аул, в бедную юрту киргиза, скрывающегося в камышах от нищеты, холода и насилия, и, облетав все кочевое племя, перелетает к оседлым соседям. Жадные к новостям, киргизы пируют приезд вестника как дорогого гостя и потом скачут в другой аул, разделить новый пир и нередко получить от хозяина «суэнчу»[9]. Рыская по степи для баранты, или высматривая в свою очередь барантовщиков, киргиз скрывается где-нибудь в камышах, или за горой, прислушивается поминутно к земле, выглядывает малейшие подробности, нередко прокрадывается к самим укреплениям, проникает во враждебные аулы, где имеет кого-нибудь из друзей или родственников, и, возвращаясь домой, привозит обильный запас рассказов, которые, переходя через тысячи уст, сохраняют удивительную неизменяемость. Таким образом, мы в первый раз услышали от карабашевцев, что хан Внутренней Орды, Джанкир, удостоился получить алмазные знаки ордена Св. Анны 1-й степени: известие это еще не было получено в Оренбурге, при отправлении нашем оттуда.

Утурали подтвердил все слышанное уже мной о положении дел в Хиве. Мы расстались далеко за полночь.

Глава II

Рассказ о Дост-Мухамет-хане одного из родственников его. Мухамет Эвтимишев; его таинственность. Он предлагает нам свои услуги. Мятежная жизнь Мухамета и его раскаяние. Мы решаемся присоединить его к горсти своих людей. Ожидание вожатого. Наш отъезд; перестрелка. Приключение.

Ноября 21 дня.

В толпе, провожавшей хивинских посланцев, отличался своими благородными движениями и чертами лица правильными, выразительными, один молодой человек, пользовавшийся наружным уважением киргизов и, видимо, презиравший хивинцев. Задумчивый, чуждый этой дикой ватаге, в которой находился, казалось, более по необходимости, чем по произволу или по рождению, он, видимо, искал встречи с нами.

Раз, ночью, посетил он нас.

– Я авганец и близкий родственник Дост-Мухамет-хана, – сказал он…

Мы еще не знали об окончательной участи кабульского хана, возбуждавшего в то время общее участие: известно было, что изгнанный из своего отечества, где властвовал так долго, где был любим народом, которого спокойствие и мир упрочил правдивым судом и оружием, он решился испытать все средства, чтобы возвратить себе престол, на который был уже посажен англичанами Шах-Шуджа, старый, женоподобный, нелюбимый своим народом. Дост-Мухамет решился вступить в новую борьбу с европейцами, которые умели приковать к себе судьбу «икбал», по понятиям азиатцев.

Мы спросили о Дост-Мухамете. Авганец молчал: глаза его налились слезами, потом кровью, лицо бледное, юное, на котором едва пробивался первый пух, побагровело. Долго не могли мы ничего понять из его отрывистых восклицаний и проклятий; но когда первый гнев, первый порыв его отчаяния опал, он с терпением покорился судьбе, составляющей для магометанина и тяжелый камень, навалившийся на его волю и утешение в несчастии, которое для него предопределено свыше и следственно неотвратимо.

Здесь расскажем мы то, что слышали от авганца и что впоследствии узнали о несчастном хане. Дост-Мухамет оставил родину затем, чтобы вымолить помощь у ханов Средней Азии, из которых с некоторыми состоял в родственной связи. Он склонял их к дружескому союзу против общего врага, сулил успех, тратил свою казну, которую успел захватить с собой: все напрасно. Наскучив обещаниями одного из них, он кинулся в Кундуз. Мурат-бей, некогда славный разбойник, тот самый, который ознаменовал себя гибелью Муркрафта, нынче ослабевший, преданный сладострастью и вину старик, говорят, даже сделавшийся кротким, вероятно от нравственного бессилия, Мурат-бей, хотя ненавидевший англичан, думал о добыче более