Гай угрюмо молчал. Пауза опасно затягивалась. Пахло грозой. Тилль наколол на вилку кружок колбасы и, точно проверяя, живая ли она, потрогал ее пальцем.

– С вами не соскучишься, Дионисий! Лично я не встречал ныряющих гиел. Все гиелы разбивались вдребезги.

– Разбивались, – согласился Белдо. – Разбивались. Но, может, дело не в болоте, а в том, что сами гиелы забыли? Утратили инстинкт нырка?

– Не все. Я знал человека, который прорвался на гиеле из нашего мира, – разомкнув губы, сказал Гай.

– Не совсем покойный Клавдий? – поморщился Белдо. Он не любил вспоминать своего предшественника.

– Да, не совсем покойный Клавдий! Нечего сказать: глава магического форта! Один из перебежавших шныров клялся, что видел его застрявшим в болоте! – сказал Гай.

– Но ведь наш мир он покинуть сумел? – с вкрадчивым упрямством повторил Белдо. – Может, все дело в двушке? Двушка его оттолкнула, а обратно гиела не долетела? Да и куда он вообще пытался прорваться? На двушке он бы испекся.

Дионисий Тигранович произнес это довольно дурашливо, со старческим пришепетыванием, с клоунадой, а сам зачем-то то и дело посматривал на Гая, причем не прямо, а используя висевшее на стене зеркало. Подвижное лицо Гая больше не было спокойным: оно увеличилось, окаменело, стало полосато-розовым, у узкого подбородка вздулись две припухлости.

– Нет! Кое на что он надеялся! Он не был самоубийцей! – ответил Гай, отлавливая в зеркале убегающие глазки старичка. – И уверен, вы догадываетесь об этом!

– Нет-нет-нет, – торопливо сказал Белдо. – О чем же?

– Двушка существует по особым законам. Да, выталкивает, да горячо. Да, не каждый шныр долетит до Межгрядья! Но если ты каким-то чудом прорвался через вторую, до небес доходящую гряду – ты неуязвим. Двушка тебя больше не вытолкнет. Ты станешь чем-то вроде языческого бога. Будешь сам диктовать правила! – сквозь зубы сказал Гай.

– Вы это точно знаете? – с жадной быстротой переспросил Белдо.

– Что я могу знать точно? Я лишь надеюсь. Точные знания всегда самые неточные, – сердито ответил Гай и вдруг сомкнул губы. Мягкий рот его отвердел, словно захлопнулся ящик стола.

Глава форта почувствовал, что узнал слишком много. Так много, что еще чуть-чуть и его знание станет посмертным. Гай уже посматривал на Тилля, а тот на свой арбалет. Включив внутреннего клоуна, Дионисий Тигранович вспорхнул с диванчика. Ручки замахали как крылья.

– Да-да-да! Гиела – мерзкий ужасный зверь! Да еще у шныров! Если хотите, я могу послать Владочку. Она готовит чудесную рыбку. Гиела съест малю-ю-юсенький кусочек и умрет исключительно от счастья!

Гай покачал головой, показывая, что обойдется без помощи Влады.

– Гиелой займутся люди Тилля. Все ясно?

– Да! – лениво отозвался бывший топорник. – Чего уж тут?

– Вы не просто убьете гиелу, Ингвар! Вы привезете мне ее труп. Я хочу лично убедиться, что приказ выполнен. Словам я больше не верю.

Челюсти у Тилля стали тяжелыми, словно он держал во рту камень. Глава берсерков не забыл, что в день, когда Гамов ранил его сына, Рина была на этой проклятой гиеле. Если бы не она, то, возможно, и Гамов не стал бы стрелять.

– Сделаем, – сипло сказал он. – Загоню в Копытово автохолодильник, ну а там уж как только так сразу. Псиос-то ребятам будет? Что сказать?

– Будет много псиоса. Но только после выполненной работы, – заверил Гай.

Дальше разговор тек уже как-то неохотно и быстро треснул паузой. Из нее неглупый Тилль заключил, что ему пора, попрощался и уехал. За столом остались только Гай и Белдо. Да Младочка с Владочкой шмыгали вокруг, оказывая всякие мелкие услуги. Гай посмотрел на них – и обе вороны исчезли.

– А от вас, Дионисий, мне потребуется услуга совсем иного рода, – сказал Гай. – Мне нужна пчела!

– Что?

– Золотая пчела любого из шныров. Без нее я не попаду в лабиринт, – повторил Гай.

Когда человек здоров, богат, хорошо выспался, он согласен быть добрым. Но такая сытая верность мало что стоит. Верность стоит дорого, когда уставший, измотанный, выбившийся из сил человек внезапно оказывается способным на поступок.

Из дневника невернувшегося шныра

Ночь в ШНыре прошла обычно. До трех часов все шастали друг к другу в гости, пили кофе, извлекали из загашников припрятанные печеньки, читали на планшетах книги, играли в мафию и всячески культурно-бескультурно времепровожденчествовали. Преподаватели притворялись, что свирепствуют, а средние и младшие шныры делали вид, что очень боятся. Кавалерия относилась к режиму философски, считая, что распорядок дня у взрослых людей саморегулируется. То есть если сегодня человек лег спать в четыре утра, то завтра он ляжет в девять вечера, так что в результате получится примерно «то на то».

Штрафные отжимания и внеочередное дежурство по кухне схватил в результате только Кирюша, ухитрившийся спрятаться в чемодан в комнате девочек. Что он там забыл и как туда залез – осталось неизвестным. Но Кирюше все равно было куда прятаться – лишь бы у девочек. Сашка подозревал, что он даже в тумбочку заберется, но опять же исключительно у девочек.

Алиса бродила по комнате и ставила на зарядку все электронные устройства, которые находила. Свои и чужие. Это у нее была, пожалуй, единственная позитивная привычка. Вечернее хобби. Даже если телефон (или смартфон) почти заряжен, Алисе все равно хотелось его подкормить.

«Чтобы толстенький был… сытенький!» – бормотала она, и лицо ее при этом светилось заботой. Спорила с ней обычно одна Фреда, которая любила разряжать телефон в ноль, а потом заряжать его, пока батарея не вскипит. Алису к своему телефону не подпускала.

– Не трогай его, больная! Он мой, понимаешь, мой, – шипела Фреда.

– Не могу смотреть, как он мучается! Я тебе лучше руки ломом переломаю, а его поставлю на зарядку, – отвечала Алиса.

Ближе к трем все младшие шныры наконец улеглись, а уже в 4:05 у Алисы случилась истерика. Ее вдруг посетило прозрение, что она никому не нужна и ее окружают одни дебилы. Она стала стучать лбом в стекло, плакать и мотононно бормотать «дебилыдебилыдебилы».

Уставшие дебилы не просыпались до 4:25. В 4:25 Фреда тихо поднялась, взяла за две ножки табурет и на цыпочках пошла убивать Алису. Чудом спасшись, Алиса отправилась травиться таблетками, но у нее замерзли ноги (в коридор удрала босиком). Она пошла обратно и возле душевой встретила Рузю, который с угрюмой сосредоточенностью пожирал детскую колбасу, сделанную, судя по ее неестественно розовому виду, из непослушных детей.

– Наста говорит, что я толстый, – пожаловался Рузя.

– Ты не толстый. Ты жирный! – сказала ему Алиса.