– Папочка, это папочка! Пойдёмте встречать! – воскликнул Петр.

– Хорошо, только не подбегайте сразу, папа может быть занят, – Анна взяла брата за руку. Они спокойно направились к дому.

Гриша с Марфушей, запыхавшись, добежали до одинокого дуба у начала деревни. Совсем устав, привалились к дереву. Григорий был возмущен:

– Строит из себя взрослую эта Анна. Командует! А куклу видела? В модных одёжках, не то что была! При шляпке! Глазами на нас лупала! Как же, механизм! А очки на ней видела? На кукле-то косоглазой, – мальчик хотел сплюнуть, но от жары и бега в горле совершенно пересохло. – Играть позвала в семь! А что, и пойдем, да, Марфуша? Поиграем с барчуками! Раскомандовалась Анна! Гляди, барыня! А может, выкрасть эту куклу её косоглазую да встряхнуть как следует, чтобы заплакала! Пусть нам свою историю расскажет! Да, Марфуша?

Девочка согласно кивала.

К половине седьмого Гриша с сестрой подошли к барскому дому. Босые – так лучше бегать и уворачиваться. Переминаясь с ноги на ногу, ждали Анну. Ожидая, наблюдали, как служанка мыла на веранде пол двумя руками, вниз головой, торопясь. Тряпка плескалась туда-сюда. Натянуло песка – не выметешь, не соберёшь. Две другие выставляли чай на стол. Расстелили ажурную скатерть. Служка в голубом переднике принёс вазу тончайшего голубого стекла с полевыми цветами. Этого служку Марфа и Гриша хорошо знали. У него отсутствовали передние зубы, выбитые в драке. По этой причине открывать ему рот при боярах строжайше запрещено. «Слюна далеко летит!» – смеялись в людской. Его б давно убрали, да больно прислуживал хорошо. Софья Александровна довольна была.

В дверях стояла экономка с секундомером, уперев одну руку в бок, другой держа прибор. Всматривалась в бегущие стрелки. Засекла время, за которое слуги накрыть стол должны. Экономку все боялись. Злая и жестокая! У неё прав больше, чем у других слуг. Раздавать наказания и выпороть любого – её право. Барин Петр Алексеевич её назначил. Подняв голову, она заметила кухаркиных детей, болтающихся без дела, которых быть тут не должно! Глаза её сузились, губы поджались. Она направилась к детям. Предупреждая её вопрос, испуганная Марфуша выкрикнула:

– Анна приказала к семи прийти! Их развлечь.

Экономка, убрав секундомер в карман, посмотрела на часы:

– Сейчас 18.45, – и постучала костлявым пальцем по циферблату.

Положение спасла барыня Софья Александровна. Выходя на веранду, вступила в лужу, налитую поломойкой, нога в дорогой туфле заскользила. Безуспешно пытаясь сохранить равновесие, она вскрикнула и неминуемо бы упала, не подхвати её служка в голубом переднике. Экономка, забыв о детях, побежала к барыне. Софью Александровну усадили в кресло, сняли туфлю. При ощупывании ноги она вскрикивала. Доложили барину. Он сбежал по ступенькам, велел вызвать врача и, взяв жену на руки, отнёс наверх.

Всё это произошло так быстро и неожиданно, что дети забыли, зачем пришли. Ровно в семь спустилась Анна с Петей.

– Ваша маменька Софья Александровна упала! – начала Марфуша.

– Я знаю, ничего страшного, папенька говорит – вывих. Ну что, играем?

Дети согласно кивнули. Пете для игр няньки надели рубашку холщовую под поясок и брючки, закатанные до колен. Анна в утреннем легком платье. Ещё позвали прачкину дочку Фросю – грузную восьмилетнюю девочку, знающую точно все правила дворовых игр. И началось! Бегали без устали, переиграли во всё, что можно, посбивали ноги. В азарте время летело. Пётр был счастлив. Гриша старался всячески приблизиться к Пете, чтобы подружиться с ним. Давал советы, принимал его сторону в споре. Пётр был возбужден, замечал только одно: к нему отнеслись как к большому, давали водить в свою очередь. Особенно в пятнашках Петя понял, что не поддается ему никто. Никак не угнаться ему за ними, поэтому, когда засалил наконец Фроську, то радостно завопил. Играли дотемна. В доме уже нагрели няньки воды, ожидая детей. Но никак домой им идти не хотелось. Пока барин не спустился и не позвал.

Купая Анну, причитали няньки:

– Ну уж вы, Аннушка! Вся в ссадинах. Это разве ж можно? И вот синяк на ноге, и царапина. Жжёт? Вот так вот и есть, когда с сельскими-то играешь! – закутав в большое полотенце, усадили её на кровать, промокнув аккуратно ранки, переодели ко сну. – С маменькой всё в порядке – ушиб. Ваш папенька оказался прав, – уже шёпотом, закрывая в спальню дверь и выключая свет, доложила нянька.

Петя в это время был счастлив. Его впервые приняли во взрослую игру. Ни ссадины, ни ранки не огорчали его. Мыльная вода щипала что есть мочи разгорячённую кожу. Петя терпел, раз только ударил с размаху няньку по лицу. За то, что та, забывшись, с силой начала тереть ему ногу мочалкой. Обтерев Петра простынкой, няньки помазали царапинки мазью. Он морщился от боли, но терпел.

– Ну что, не пойдёте больше, Пётр, играть с этой деревенщиной? Так и сильнее покалечиться можно! – Шарлотта была возмущена: Анна всё время занята Петром, а ей как бы и заняться нечем.

Петя ничего не слышал и не видел – он был счастлив! Уже в постели, засыпая, подумал, что любит сестру, и благодаря Анни он стал дрессировщиком. И как бы ему хотелось быть всё время с ней. Раньше Петя плохо относился к сестре. Даже не знал почему. Теперь все изменилось. Анни его не обманет. В этом он уверен. Теперь они друзья навеки. И Петя решил вернуть жемчужинку в ожерелье, чтобы у Анни вновь стали настоящие бусы. Скоро у неё день рождения – он слышал в людской. Будет праздник и настоящий торт.

Петя разжал кулачок, и в слабом свете ночника жемчужина засветилась странным тусклым светом. Как это могло быть – Пётр не понимал, но бусинка ему нравилась. Ещё она всё время была тёплой, грела его ладонь. Как только он поднял её на полу в детской и опустил в карман, больше не расставался. Это превратилось в игру – перекладывать из кармана в карман, из руки в руку, чтобы няньки не заметили. Спрятать не получалось: постель перестилали, вещи перетряхивали, перестирывали…

Сначала бусину долго искали. Такой переполох в доме был! Всех слуг обыскали, Анни рыдала. Он спрятал бусину назло – Анна не давала ему поиграть своего зайца. Говорила, старенький, может порваться, папенькин подарок. Петя вспомнил, как он тогда злился. Как ему хотелось ударить сестру со всей силы, как няньку! По лицу, чтобы она заплакала! Но Анни нельзя бить, это он твёрдо знал. Папенька разозлится. Анни – сестра, ровня ему. И тогда от нахлынувшей на него злобы он ухватился что есть силы за ожерелье на её шее и так дёрнул, что дух захватило. Анни упала на колени, а ожерелье рассыпалось на семьдесят одну жемчужину. Бусинки поскакали, отталкиваясь и стуча об пол, в разные стороны. Анни зарыдала, Пётр закричал.

По правде сказать, он не планировал прятать бусину. Но после слов Анни, сказанных служанке: «Нянечка, нянечка, Петя порвал мои бусы! Маменька будет ругаться!» – именно после этих её слов Пётр спрятал бусину. Он помнил это так отчетливо, будто это случилось вчера. И ту ненависть, которую испытал к сестре. Ну так вот, сначала он просто её взял, а уж потом рассмотрел и полюбил. Да-да, Пётр полюбил бусинку. Смотреть на неё ночью, гладить её – блестящую и переливающуюся, светящуюся непонятным волшебным светом. Как всегда, насмотревшись вдоволь, Петя сжал кулачок. «Я её верну, – засыпая, думал мальчик. – Обязательно верну».