Они долго стояли так, а когда отстранились друг от друга, он задал вопрос:

– А как же родители?

– Они у тетушки Даны, моей тезки.

– У тетушки Даны? – переспросил Рэм оторопело. Он все еще не верил своему счастью, и способность к здравому рассуждению от него на время отлетела.

– Ну… то есть они у княгини Даны Гаруту в имении на Голубой Змее. Она приходится мне тетей по матери. Очень добрая женщина, правда, немного чудаковатая…

«И самый богатый человек во всей Империи. Все хонтийские рудники принадлежат ее семье».

– …вышла замуж за собственного управляющего рудниками, не из дворян…

Рэма кольнула в сердце одна неприятная мысль. Ведь он избавился от этой мысли еще в самом начале их знакомства с Даной! Но вот она опять всплыла: «Я-то какой еще дворянин!» Прадед отдал поместье за долги, дед пошел от бедности в священники, отец не верил ни в Бога, ни в беса, сбежал от деда, играл в карты, учился в Университете, оплачивая свое там пребывание картежными выигрышами, а потом сделался администратором на конном заводе в имении князей Гаруту. По большому счету, старшим над конюхами… или просто старшим конюхом. «Так сколько во мне дворянского? Название одно да еще диплом от уездного дворянского собрания. Если бы профессор Каан не был с отцом в одной университетской команде по гребле, не видать мне как своих ушей ни Университета, ни сегодняшнего дня. И уж точно не водить мне знакомство с Даной… Будущей баронессой Фаар», – все это промелькнуло в его голове со скоростью Южного экспресса.

– …но даже не это важно. В конце концов, после Ре-гентства все это… стало мягче… Он, представляешь, э-э-э… ну-у-у… м-м-м… он моложе ее на двадцать пять лет. Разве такой юный муж будет ее любить?

У Рэма отлегло от сердца. «Не это важно…»

– А… а… слуги? – слово «прислуга» он не желал выговаривать. По большому счету, его отец двадцать лет был в прислуге у семьи Гаруту.

– Егерь, кучер и компаньонка матери уехали вместе с родителями. Дворецкому я разрешила навестить сестру. Горничная включила горелку и делает вид, что не спит, ожидая меня. Но на самом деле давно спит. Мы ее взяли из деревни, и она привыкла ложиться рано. Если мне понадобится разогреть ужин, она встанет. Но мне не понадобится. А сторож выпустил собак и спит, даже не делая вида, что не спит. Отца-то нет. Если я позвоню, сторож встанет и откроет ворота. Но я не позвоню.

С этими словами Дана вынула из сумочки ключ и дважды скрипнула его бородкой в старинном замке. Открылась калитка.

«В моем городе их обворовали бы моментально. Столица…»

– А собаки? – спохватился Рэм.

– Они умные, – успокоила его Дана.

«И очень любят дурачатину», – подумал Рэм, делая первый шаг в сторону особняка.

Рэм взял Дану под руку, будто именно он защищал ее, а не наоборот.

Когда до крыльца с пандусом и балюстрадой оставалось не более десятка шагов, сзади послышалось шумное дыхание: «Пых-пых-пых!» – и скребот когтей по булыжнику.

– Не оборачивайся. Иди спокойно, – сказала Дана. Чудовище за спиной громко сапнуло и чем-то зазвенело. Бубенец у него, что ли, на ошейнике?

– Давай, давай сюда, Гача! Моя хорошая! Моя девочка! Хор-рошая собака…

Чудовище издало довольное поскуливание. Видно, Дана знает, где потрепать его для-ради удовольствия. Потом оно негромко зарычало пробным рыком.

– Гача, фу! Это свой, Гача! Сидеть. Свой, я сказала! Свой! Вот молодец, хор-рошая собака…

Опять пыхтение, сап, звяканье, скулеж, какое-то невнятное всхрюкивание… и когтяной скребот начал понемногу удаляться.

– Не беспокойся, это очень умная собака.

– А я и не беспокоился, – ответил Рэм, смахивая со лба пот.

Они зашли в дом.

Мраморные колонны, мраморные поручни у лестницы наверх, мраморные фигуры льва и орла близ ее подножия. «Вот это, значит, кто был на гербе – орел…»

– Свет только здесь, внизу. Держи меня за руку и не заблудишься.

Они поднялись по лестнице.

– Или тебе нужно больше света?

– Мне нужно то, что будет удобным для тебя.

Быстрое прикосновение губ к щеке.

– Ну, тогда.. извини, пожалуйста, не стану зажигать… Может быть, ты есть хочешь? Вообще-то мы можем…

– Шутишь?

Смущенное молчание было ему ответом. Смущение – такая странная субстанция! Его не видно и не слышно, но каким-то чудом ощущается, что оно есть.

«Ей все же не очень-то удобно. Спят там горничная со сторожем или не спят».

– Пойдем.

Они идут по коридору, сворачивают, опять сворачивают, поднимаются по тесной лесенке, еще один коридор… камень под ногами сменяется деревом. Запахи тонкого табака и мастики тревожат ноздри.

– Дана, чудесная красавица, эфирное создание… ты… заранее все спланировала?

– Э-э-э… Что именно – все?

– Вот… например… то, что мы окажемся вместе… тут, у тебя…

Из темноты донеслось ехидное хихиканье.

– О, в деталях. За трое суток уже знала, насколько ты ко мне опоздаешь.

– Ну… извини, пожалуйста, – Рэм скопировал ее интонацию.

Опять хихиканье, на этот раз – очень довольное.

– Я никогда с тобой не знаю, что будет и как будет. Просто я допускаю некоторые мысли. То есть приходит в голову какая-нибудь, скажем… приятная мысль, и я ее не отвергаю.

Дана остановилась. Мгновение спустя дверь перед нею издала протяжный скрип, который стоило бы использовать как разновидность пытки. А может быть, и казни – при десятикратном повторении.

– Мы на месте.

Дана заходит в черный прямоугольник. Рэм делает шаг за ней. Темень – как в гробу. Эфирное создание растворяется в густой беззвучной черноте. Шур-шур-шур, бур-бур-бур, будущая баронесса Фаар что-то ищет… роняет книгу… роняет пару карандашей… роняет… не поймешь: какая-то женская мелочь… бормочет себе под нос неэфирные слова… отодвигает штору. Лунно-фонарный танец вплывает в комнату, и хотя самих вещей в нем не видно, но их силуэты становятся различимыми.

– Так-то я вас, голубчики, быстро отыщу… Напрасно вы пытаетесь спрятаться, – разговаривает с кем-то Дана. – Ну вот, хорошо, что сами явились.

Чирканье спички на миг оглушает его. До чего же оно громкое в гулкой темноте! Из пальцев девичьего силуэта выпархивает один мотылек свечного пламени, второй, третий… спичка гаснет.

– Хватит тебе света?

– О да Днем я неплохо разглядел тебя. Вот только медали… вряд ли я при свечке разберу, что там на них.

Дана фыркает.

Потом с ее стороны до Рэма доносятся не совсем понятные звуки. Какое-то пощелкивание, шум ткани… Когда его глаза привыкают к трепету огненных мотыльков, он понимает – не столько видит, сколько именно понимает: Дана расстегивает и расшнуровывает то самое, что надето выше юбки. Женское и без названия.