творчество?». Правильно дети 21 века. Нет его. Ведь, когда человек знает. Что нечто сделать невозможно, он и не делает. А если знает что нечто нужно делать этак, он никогда не будет делать вот эдак.

Что? Нет, тупым быть не лучше. Ведь тупой это тот, кто ограничил себя в себе самом. А умный выходит за пределы своего тела, своей личности. Понимаете? Это тот, кто живет разнообразно. Что жизнь это миллиарды случайностей. Которые человек призван гармонизировать.

Что? Причем здесь экстрасенсы? Слушай меня, чадо двух случайностей и одной закономерной встречи. Каждый, пойми, каждый человек способен к созданию шедевра. Ему мешают только знания. Мешает начитанность. Нет, тебе не помешает. Нечему тебе мешать.

Как это так? Ну, так чтобы спастись от виселицы, надо сначала быть приговоренным к ней. Так и в создании шедевра. Надо сначала почувствовать себя Человеком, обрести желание творить, попробовать научиться… И испытать искушение научиться создавать шаблоны, и искуситься знаниями ошибок и успехом. А ты… Ну скажи… Кто такой Человек?

Мыслящее тело? Уверен?

Что? Организм с инстинктами второго порядка? Нет. Не кипятись, не грозит тебе виселица. Ведь ты еще не почувствовал себя Человеком!

Что, уже ощутил? И как оно?

Холодно???

Есть хочется?? Ммм… да… О чем это я? А… о творчестве. Человечестве… Шедеврах…. Ну, ну…. Мммм ДААА.

Так вот знание фактов оградит вас от неудач. Но оградит также и от Великих Открытий. Обретение навыков и умений поможет Вам избежать насмешек и издевательств, но не откроет секретов мастерства. Ведь истинное мастерство это то, которое ты создал сам. А то, что отточено на миллионах операциях у миллиардов учителей… Это знаете ли такое ремесло, которое к искусству, а тем более к искусству философии не имеет никакого отношения. Но кому охота ошибаться и выглядеть дураком?

Правильно, умным — это не надо. Поэтому и идем мы стройными колонами в тесных сплочённых рядах умников и топчем таких смешных, по-идиотски парадоксальных гениев…

Да уймись ты со своей человечностью! Не гений ты, нет. Ты студент! Разницу поняло? Тело, с инстинктами второго порядка!

А кого я оскорбляю? Ты же Человек? Ну вот, я к тебе обращаюсь, так как ты сформировал это понятие.

Что? Издеваюсь… Ну, разумеется, издеваюсь, только почему ты подумал, что над тобой?

Аааа… вообще не подумал, ну да, это бывает, раз уж инстинкты второго порядка, так думать, действительно, не нужно… Больно это думать. Неуютно.

Почему? Ну, так ведь и придумать можно такое, с чем ты и будешь вычищен из среды умников и помещен под их подошвы со статусом дурака. А очень неприятно, знаете ли, когда по тебе ножками ходят, да на затылок норовят надавить, чтобы физиономия по самые уши ушла в грязь и дерьмо.

Откуда дерьмо? Оооо! Браво! Отличный вопрос. Так ведь от умников по закону тяготения исходит. Сверху вниз и на тех, кто внизу… Известный закон курятника «Клюнь ближнего, капни на нижнего». Что это вы за истерили…

Ну да — уже время обеда. Ах. Я и забыл… Инстинкты взыграли… те самые… второго порядка. Свободны, месье… свободны, только вот сможете ли вы быть свободными… не знаю… не уверен… но так бы хотелось!

Впрочем, на экзамене посмотрим

ВЛАДЫКИ ЗАПЯТУЛЕК: Запятунолог

5

«В Любови, как и во Власти: результат почетен и публичен,

а процесс до крайности неприличен и интимен»

Нополеоно Буанопарто

В своей книге я сумел вскрыть политику Запятунов, показать пределы их социальности, обыграть их трудности и достижения. Но чего-то не хватало. Чего-то, что объединяло бы весь этот схематичный мир в единый живой организм. Живой… Организм… Орган… Орга…зм… Я хлопнул себя по лбу. Ну конечно! Не хватало любви! Однако, тут же одернул я себя, любовь повелителей запятых и владык кавычек, конечно, должна быть особенной. И тут начался форменный кошмар. Я как истый, пусть и русский, но, все-таки, француз, продумал сотни постельных вариаций этой любви — выходило как-то шаблонно и мало интригующе. Требовалось нечто концентрирующее бесчисленные вариации любови в некую смысловую точку, в небольшую сцену любви. Как ни странно — постель здесь была явно лишней.

Я перебрал варианты брутального, почти животного секса, перед моим взорам порхали черно-белые картинки пуританского брака, пестрили красками и звуками обрывки латиноамериканских свиданий… все было чуждо запятунам. Все это, снова и снова думал Я, нужно собрать воедино, все это внешние формы, какой-то очень важной и пронизывающей весь мир запятунчиков реальности. Понятно, что это реальность — любовь, но любовь какая-то особенная…

И вот, однажды, сидя на винной горе в странной учебной аудитории, которая снаружи была укутана сеткой солнечных лучей, бьющих сквозь тяжелые лапы сосен, тогда как внутри ее стен пыжилась жирная тьма, я украдкой наблюдал за милой в своем носатеньком очаровании сотрудницей Института. Я думал, до чего же может быть изыскана француженка. Я думал, как француженки с отвращением относятся к пропорциям своего лица, но с какой любовью смотрят за своей фигуркой и постоянно подчеркивают влажную звездность своих игривых глаз. Я видел сотрудницу на набережной в Ницце с подружками, наблюдал за ней в одном очень фривольном баре, где она веселилась со своим любовником. И я не видел тогда в ней ничего особенного… А тут, подглядывая, как она, сидя на свежем воздухе у входа в Институт, формирует «шапку документа», я смог уловить причину того восторга, который она вызывает у моих коллег-мужчин… Одновременно с этой мыслью сложилась ключевая идея главы о запятунчиках… Это фабула служебного романа.

И

нструкция была чарующе изыскана, а от строгости расставленных знаков препинания Запятунолога пробирала мелкая, жаркая дрожь. После очередного наката сладкой истомы от прочтения текста и трепетного любования изысканностью шрифта, Запятунолог увидел очень сомнительное тире. Он томно, нежно и ласково исправил тире на двоеточие. Движения его пальцев и легкий туман в полуприкрытых глазах во время сего созидательного акта были точь-в-точь такими же, как те движения, когда он мягко поправлял положение талии своей любовницы во время иного созидательного акта, превращая непримиримую жесткость тире-талии подружки в плавность двоеточия, после которого оба предвкушали сладость возможных вариантов совместного единения.

Приближалась кульминация. Меж двух пламенеющих очагов узаконенной страсти, между левым реквизитом должности с датой и правым реквизитом Фамилии с инициалами должна была появиться трепетная подпись Запятунолога. Предощущая этот возвышенный акт соития с документом, это свободное в своей необходимости озорство, когда посередине ровного типографского шрифта черного цвета — вот, вот возникнет ярко-синяя, извивающаяся