Так вот, работая в Охране, я столкнулась с фактом, что уволиться, значит — потерять милицейский стаж и мечту о пенсии в сорок пять, а не уволиться — сойти с ума. Казалось бы, единственная рабочая трудность — собирать тридцать отчётов, свести в единый, и отвезти в Главк. Правда, везти надо было и свой сводный отчёт, и приложение — сшитые и пронумерованные несколько тысяч листов районных отчётов, и их от руки писаные главные книги — компьютеризация нас ещё не коснулась. Проработав этой "прокладкой" пару лет, я изловчилась перевестись на другую, тоже хорошую должность, почти избежав сумасшествия. Но это было не легко.

Ездила я тогда в Киев в командировку денька на три примерно раз в две недели, обычно машиной, багажник при этом прогибался от какой-то очередной сшитой и пронумерованной макулатурой, собранной из подразделений, руководство главка пыталось увидеть чистую правду "с самой земли".

Однажды еду и осматриваюсь по этой в девятьсот км трассе, и мне становится понятно: неузнаваемых отрезков — нет — везде уже "за малой нуждой" останавливались, чем могли дорогу целиком "пометили", и пришло осознание — пора себя защитить: "Или я, или эта работа".

По возвращении из командировки пришла в нашу ментовскую больницу к доктору, которая уже не раз выручала — к старенькой- перестаренькой, добренькой — передобренькой психиатру Ольге Фёдоровне, и рассказала, что "крыша едет". Она предложила поотдыхать в нашем неврологическом стационаре, но предупредила:

— Там твой бывший сейчас лежит. Меня на днях к нему вызывали.

И немного описала это событие, он будучи уже больше года лежачим после инсульта очередной раз буйно лечился. Ну, как лежал… Требовал смерти, буйствовал, орал на всё отделение и пытался ногой сбивать капельницу. И я ответила Ольге Фёдоровне, что — нет, я туда не пойду. У меня ещё до развода несколько лет при виде него было однозначное желание — не останавливаясь идти в противоположную сторону, а когда он "сильно задерживался" по вечерам "на работе", то и вовсе наступали панические состояния, я уходила ночевать к родителям, а потом находила квартиру в погромленном состоянии. Так что, теперь сидеть слушать его вопли из соседней палаты — ни за что.

— Ну, тогда что делать? Ты же не согласишься в психушку лечь.

— Почему? — удивилась я, — Очень даже соглашусь.

В конце концов, если меня хотят свести с ума, то почему бы мне загодя, пока есть хоть какие-то силы и здоровье, не получить об этом справку, не осмотреть новое для себя место? Ведь когда это окончательно произойдёт, то кто за меня будет бегать за этими документами?

— Ну, смотри сама, — Ольга Фёдоровна, которая работала уже лет сорок, в психушке знала всех. Она тут же взяла трубку и позвонила неизвестной мне Маше, забронировав ближайшее освобождающееся место, отправила меня на несколько дней пока болеть дома. На том и порешили.

В означенный день, почему-то я запомнила, что оформили меня в стационар именно седьмого марта, а реально сказали: "Приходи после праздников", я с диагнозом "переутомление" залегла в психушку в отделение пограничных состояний. Палата была на четверых, все примерно такие же как и я — переутомлённые. То есть рассказывать "клубничку" особо пока не о чём…

У двери лежала молоденькая студентка, которая как и я попросилась на лечение сама — заметила за собой, что как-то её сильно всё раздражать стало, в очереди постоять не наорав на кого-то она уже не могла. Ей такое своё отношение к окружающим надоело, тем более она была ещё и солисткой в студенческой музыкальной группе, вот и пошла лечиться и с надеждой, что навсегда.

Ещё в палате лежали бабушка, у которой кто-то умер и она всё время плакала, и женщина, у которой пару лет назад был пожар, и с тех пор у неё огромные проблемы с аппетитом. Вот и всё.

Утром второго дня моего реального пребывания в отделении всех отправили убирать листья на участке. Мне тоже выдали грабли, и только я начала грести на свежем воздухе, как ко мне подошла медсестра и сказала, чтоб я шла с ней. Я следом за ней и пошла. Когда мы вернулись в отделение, она сказала, чтобы я взяла свою книжку, потому что там типа ждать придётся долго. Я взяла книгу и пошла за ней куда-то дальше по лестницам.

Она завела меня в комнату, предложила присесть, несколько украдкой обошла меня, вышмыгнула и с грохотом закрыла на засовы лабазную дверь. Короче, меня без объяснений и разъяснений заперли в изоляторе.

Для начала я вообще ничего из происходящего не поняла. Абсолютно. Шли часы, я постепенно осмотрелась. Там всё было в кафеле, решётка на окне, санузел, стол, стул, кровать.

Примерно к обеду дверь загромыхала — та же медсестра притащила поднос с обедом. И опять так по стеночке, поближе к выходу и с ужасом глядя на меня. Из любопытного — она очень спрашивала как я себя чувствую. Я тоже с любопытством смотрела на неё, ответила, что чувствую себя нормально, лежу и читаю свою книгу. Девушка опять удалилась, прогромыхав замком.

Кстати, о книге: она была новенькая, но без названия, я её прикупила по наитию, после того как полистала, как-то заинтересовалось гномиками и эльфами. Как я теперь понимаю, это было "утечка" из Луганской типографии. Там сотрудники тырили кто на какой стадии мог, и сдавали в таком виде в магазин, шёл 2001 год, мобильных тф не было.

Короче, углубилась я в свою книгу про гномиков и эльфов, улетая в заоблачный мир, а мне три раза в день носили еду целый следующий день, и всё спрашивали о моём драгоценном здоровье, за тем с грохотом закрывали дальше сидеть в боксе.

Я в том боксе сама себе удивилась — всё же в такой запертой ситуации раньше никогда не бывала, но мне абсолютно не было ни страшно, ни интересно. Видимо, сильнейшее переутомление наложилось на сказочный мир, и полное отсутствие окружающих полностью соответствовало внутренним потребностям организма.

На третий день меня опять повели по лестнице, сказали — к какому-то врачу. По дороге, уже другая медсестра наконец объяснила, что когда меня седьмого мата оформляли в приёмном покое, то брали на анализ кровь, и вот же пришёл ответ, что у меня обнаружили дифтерию. Я в простоте своей вообще не знала, что это такое. Мне объяснили, что это — когда горло болит. Горло не