Будь у него деревянный молоток, он мог бы притвориться дорожным рабочим. Интересно, все эти старые гранитные бруски бесконечно переносят по всему Берлину из одного района в другой, выворачивают в одних местах и теми же камнями покрывают мостовые в других местах? Или же всякий раз добывают гранит на каменоломнях и высекают из него новые бруски? А что, если стащить один камень, вывести его из оборота? Интересно, система рухнет? Бруно мог бы бесконечно любоваться геометрией грубых каменных кубиков, которые буквально пленили его воображение, – если бы не лежал на боку и не наблюдал, как кровь из носа капает на сухую землю, если бы с ним не случился прилюдно такой конфуз. В любом случае «бесконечно» было теперь понятием относительным. Время ускользало от него, обращаясь в мимолетные помутнения сознания, как в фильме, где смазанное изображение одного персонажа сменялось другим таким же смазанным персонажем – быстрым монтажом. Ну не ирония ли, подумал он, что далеко позади, на том берегу, в идиллическом кирпичном городке, упавший на землю человек тотчас бы привлек к себе участливое внимание десятков случайных пешеходов – сбежались бы студенты-медики, желая продемонстрировать свои знания. А на этой стороне моста, у подножия величественной громады вокзала, он лежал, не удостоенный ничьего внимания, напоминая очередной отброс общества, презренного бродягу, какие всегда стекаются к большим вокзалам во всех столицах мира.

Он получил справедливую компенсацию за свой легкий флирт в поезде – желание исчезнуть. Ради забавы Бруно протянул руку и стал трогать каменные кубики. Но результат оказался вовсе не таким, какого он мог бы ожидать. Он же бессознательно ощупал нос и губу, поэтому пальцы оставили на камнях соцветие кровавых отпечатков. Три отпечатка пальцев на одном камне и отпечаток большого на другом. Три-одно – всегда прекрасный выброс костей в начале игры. Почти так называемый «золотой пункт»[17] в твоем «доме», хотя недавно этот термин стал предметом дискуссий, после того как компьютерные алгоритмы подтвердили, что это поле не так ценно, как «пункт у бара»[18]. Но ведь Бруно принял решение бросить триктрак, так что теперь это уже не имело значения. Он придвинул перепачканный кровью камень поближе к себе. Он снова тронул себя за нос – сколько же крови! – и аккуратно поставил кровавые точки на других сторонах каменного кубика: две, три, четыре, пять и шесть. Под ярким солнцем пятна свежей крови на гранитной поверхности почти мгновенно высохли. Теперь главное не размазать кровавые кляксочки. Бруно вытер кончики пальцев о рубашку, с которой он мысленно распрощался несколько часов назад. Занятие было само по себе достаточно странным, и он не беспокоился о том, что подумают о нем спешащие мимо пешеходы и посмотрят ли они на него или нет. Закончив ставить кровавые точки на каменном кубике, он повертел его и, стараясь глядеть мимо мутного пятна, удостоверился, что не допустил ошибки. Не допустил. Каменная кость получилась идеальной. Бруно даже удовлетворенно хмыкнул. Потом он раскрыл доску для триктрака, испещренную красными отпечатками пальцев, и добавил к набору деревянных игральных костей – двум светлым, двум темным и удваивающему кубику – только что изготовленную им большую каменную кость. Он с трудом закрыл чемоданчик, защелкнув оба замка, и выпустил его из ослабевших рук на вспоротый тротуар, в дорожную пыль. Бруно не сомневался, что каменные углы исцарапают треугольные инкрустации из мягкого дерева. Но ему было наплевать. Возможно, этот кубик брусчатки – сейчас самое ценное его имущество. По крайней мере, он был вещественным доказательством того, что Берлин в принципе отказывался принять: что Бруно существует – здесь, сейчас.

IV

Бруно очнулся в больничной палате. Его время от времени будили для рентгена, компьютерной и магнитно-резонансной томографии головного мозга, и теперь, проснувшись, он понял, что является заложником немецких санитаров и техников, слабо заинтересованных в том, чтобы произносить по-английски слова утешения или просто объяснять пациенту цель изготовления этих серийных изображений тканей внутри лица и черепной коробки. Между сеансами он проваливался в сон, пил горячий бульон, пробовал есть безвкусное мясо и овощи из тарелок на подносе, появление и исчезновение которого он не замечал, учился пользоваться больничной уткой. Интересно, эта сонливость была результатом болезни или его просто напичкали транквилизаторами? Он счел, что обессилел из-за всех своих злоключений, после бессонной ночи в «Шаритэ». По сути, впечатление, что он провел в полузабытьи несколько дней, было иллюзией, вызванной вневременной пустотой палаты без окон и частыми приходами медсестер, которые будили его, чтобы проверить жизненные показатели. Эта рутина нарушалась более драматичными событиями, когда его препровождали на каталке в процедурные кабинеты и вталкивали в пасти гигантских урчащих машин. Когда же к Бруно полностью вернулось сознание, оказалось, что он провел здесь всего лишь сутки.

Его набор для триктрака лежал на полке внутри прикроватной тумбочки. Он раскрыл чемоданчик и обнаружил там каменный кубик с кровавыми точками. Это послужило убедительным подтверждением того, что он все же покинул клинику «Шаритэ», – потому что короткая прогулка по мосту через реку до сих пор представлялась ему сном или галлюцинацией. Выдвинув ящик тумбочки, он нашел свои бумажник и паспорт, а также сотовый телефон – севший. Жизнь аккумулятора символизировала крошечная иконка песочных часов, и он не уследил, как пиксельный песок ссыпался в нижнюю часть колбы. И еще он нащупал в ящике клочок бумаги с именами и телефонами двух специалистов, к которым ему посоветовали обратиться. Бруно показал бумажку дежурному врачу во время обхода, но тот, похоже, не впечатлился. Диагноз, поставленный Бруно в отделении скорой помощи, вполне мог оказаться поспешным и неверным, лишь поводом отделаться от докучливого пациента. Теперь же он оказался в совершенно иной ситуации – только бы знать в какой.

Эта вторая, более ясная фаза его госпитализации началась вечером в четверг. Бруно сообщили, что утром в понедельник его осмотрит der Onkologe – онколог. Ему предстояло чем-то занимать себя весь уик-энд. Вторая кровать в его палате, к счастью, пустовала. Бруно попросил медсестру выключить постоянно бормочущий по-немецки телевизор, где мыльные оперы перемежались репортажами с футбольных матчей и боевиками с Мелом Гибсоном. Языковой барьер мучил его, и Бруно хотелось одного – тишины. Он взял каменный кубик, спрятал его под одеялом и принялся гладить правой ладонью, наотрез отказываясь от любезных предложений медсестер забрать его и вымыть.

И мутное пятно никуда не делось, хотя и оставалось невидимым для окружающих.