Вроде чего-то совсем простого требуется – деревянного, каменного. Патриархального. В противовес искусственному хочется настоящего: ухоженных деревянных рам, покрашенного масляной краской широкого подоконника, на подоконнике – яблок, айвы; беленого потолка и ничем не покрытых дышащих стен; во дворе – качелей; тишины, а не затишья; чтобы рядом кто-то пел ребенку: «Видишь, сияет звездочка, месяц плывет на лодочке…»[7]

Чтоб скрипели половицы, как в рассказах Паустовского; очага, потрескивания, огоньков вдалеке – чтобы мерцали, но не приближались. Кота хочется – независимого, который гуляет сам по себе и все-таки остается при мне. Хочется ледяной корочки на воде – в ведре, в сенях. По ней стучишь, а она гудит, скрипит и трескается красивой ломаной линией. А потом стоять босиком и пить эту воду прямо из ведра. И этого чувства хочется, как когда едешь с горочки, не важно на чем, и прямо – у-ух!

Хочется начать относиться к рыбе и мясу по-первобытному, как к еде и добыче, а не как к братьям нашим меньшим. Живого огня вместо света мониторов и галогеновых ламп. Молоть кофейные зерна в ручной кофемолке и не задаваться вопросами бытия и небытия, а читать ответы в вечных книгах и нисколько в них не сомневаться.

Хочется все знать точно. Как детей воспитывать, как пироги печь. И делать это неторопливо, спокойно и с достоинством. Услышать, например, такие слова: «Я всегда буду любить тебя». И спокойно и с достоинством в них поверить. Всегда, значит, всегда. Вообще не знать, что бывает по-другому. И быть как в песне «Ой мороз, мороз», где «у него жена-а-а-а, ой ревнивая». Или хотя бы уметь делать вид.

Хочется мороза, снега, чтоб закуклиться в нем, «умереть, уснуть и видеть сны»[8], быть может? А на стекле чтобы – кружки и стрелы, а в комнатах звук механических часов. Ну и конечно, чтоб «падали два башмачка со стуком на пол, и воск слезами с ночника на платье капал»[9].

В Новом годе нет ничего нового, как и в новостях, бесконечно ползущих изо всех щелей. Ожидание, предчувствие, приметы праздника – так затасканы маркетингом, что не работают. Ах мандарины, ах запах хвои, ах как в детстве… А сейчас что? Ожидание праздника, как ожидание тишины. Чтобы все уехали, а я осталась. Чтоб остановиться – сейчас или никогда. Чтоб напряжение спало, чтоб остыли пустые офисы и трассы.

И с 31-го на 1-е – никаких салютов, серпантина, шума, тостов, подведения итогов. Никаких чемоданов, поездок в жаркие страны и неизведанные земли. Все они изведаны, открыты, истоптаны, усеяны бутылками кока-колы. Самое интересное и неизведанное – я сама, и к себе я бы хотела уехать. Хоть ненадолго. И Новый год с каникулами для этого – самое время. Уехать на поезде, в купе без соседей и телевизора. А из окна чтоб – горы, равнины. А на станциях чтоб бабки с яблоками. И сойти чтоб не на центральном вокзале, а где-то случайно, где стоянка полминуты и туман стелется по доскам полустанка, и я одна на перроне.

Наверняка очень неплохо, когда отель многозвездочный и можно повесить снаружи табличку «Перерыв на себя», но я бы хотела приехать в деревянный дом с хозяйкой, а рядом чтоб лес с лосями, а в лесу кормушки. А у хозяйки чтоб курица, которая несет по одному яйцу в день, смешные сапоги и соседка, у которой можно покупать молоко и творог. И никто не говорит по-русски – не засоряет эфир.

Для этого нужно что-то нематериальное, вроде рождественского чуда. Вроде маховика, чтобы он приостановил время и вместил вечность в каждую мою минуту.

Вообще, я опасаюсь думать о ВЕЧНОСТИ, но это слово тоже подморожено – его собирал Кай из кубиков льда у ног Снежной королевы. Все-таки Новый год.

Вода поменяла вкус, конфеты «Раздолье» теперь с арахисом, ковры больше не чистят на снегу, воздух грязный, в мире война за территории, битва за нефть и человечество в опасности… Но живая елка, эти ее зловредные маленькие иголки пахнут точно так же, абсолютно так же, как раньше. Я вчера понюхала и вспомнила все.

Кажется, запахи мощнее всего действуют на бессознательное. Поднимают со дна самые мелкие частицы – воспоминания, подробности, всю атмосферу прошлого целиком, цельной картиной. Укололась я носом об елку, которая уже оттаяла и «задышала» в тепле, – и перед глазами поплыл орнамент на обоях нашей старой квартиры, их нежно-желтый цвет.

Где он хранился 36 лет? У основания шеи? В правой пятке? Откуда всплыл так ясно? Со всеми узорами, с маленькой пуговкой на манжете платья, с неуверенным жестом, которым я вешаю бледный шарик куда-то поглубже, к стволу, потому что он кажется мне беззащитным. Мне все тогда казалось беззащитным. И сейчас многое.

Какие смешные были эти елки, которые родителям удалось «достать», «оторвать», «ухватить последнюю» – помятые, лысоватые. Всегда прежде чем наряжать, их долго крутили, искали какую-то неведомую «другую» сторону, поприличней. А иногда связывали по две, а то и по три, чтоб изобразить пушистость.

Но сначала они стояли у всех на балконах – идешь по городу – балконы заколосились – о! Новый год! Или лежишь, засыпаешь, а мама пойдет на балкон белье вешать, а оттуда хвоей как пахнет! Щастье-щастье.

Я не покупала елку лет 25. Гордясь своим экологическим сознанием, ставила искусственную. Думала – это цивилизованно. И потом еще эти иголки в ковре, в волосах и за плинтусом, которые выметаешь до мая. А теперь выясняется, что елки, которые продают, – это либо подлесок, который все равно гибнет, либо специально выращенные к Новому году деревья (которые все равно уже срубили). А теперь выясняется, что мой глубоко внутренний ребенок чуть не погиб там, у меня внутри, пока я носилась со своей взрослостью, цивилизованностью и «зеленым» мышлением.

Вода поменяла вкус, в конфетах «Ассорти» уже нет «белой» начинки, воздух грязный, в мире война за бакс, битва за нефть и человечество в опасности. А я боялась одну елку срубить. И получила минус один праздник в свою жизнь. Минус один праздник из двух.

Нет уж, экологическое сознание – хорошо, счастливый ребенок (один внутри, два снаружи) – бесценно.