то не работала, переезжала вместе с нами с места на место по всему Окленду, сходилась и расходилась с нашими отцами, переводила нас в разные школы, мотала по приютам, но мы неизменно оказывались в доме, в комнате, в постели, по крайней мере. На этот раз мы с Джеки спали в обнимку на индейских одеялах, в старой тюремной камере напротив мамы.

Любой звук, издаваемый в камерах, отдавался бесконечным эхом. Мама затянула колыбельную шайеннов, которую обычно напевала нам, укладывая спать. Я так давно ее не слышала, что почти забыла, и, хотя мелодия звонким эхом отражалась от стен, меня это ничуть не смущало, ведь это был голос нашей мамы. Мы быстро заснули и спали как убитые.

Джеки осваивалась гораздо успешнее, чем я. Она сдружилась с группой подростков, которые носились по всему острову. Взрослые были настолько заняты, что не успевали следить за детьми. Я же болталась возле мамы. Мы ходили туда-сюда, разговаривали с людьми, посещали официальные собрания, где все пытались договориться о том, что делать дальше, о чем просить, какие выдвигать требования. Самые авторитетные с виду индейцы, преимущественно мужчины, заводились с пол-оборота. К мнению женщин не особенно прислушивались, что не очень-то устраивало нашу маму. Первые дни тянулись как недели. Казалось, что мы останемся здесь навсегда и заставим-таки федералов построить нам школу, медицинское учреждение, культурный центр.

Однажды мама попросила меня пойти посмотреть, чем там занимается Джеки. Мне не хотелось ходить по острову одной. Но, когда стало совсем скучно, я все-таки рискнула выйти на волю, захватив с собой Два Башмака. Я знаю, что мне уже не по возрасту таскать за собой плюшевого мишку. Мне почти двенадцать, но я все равно взяла своего любимца. Я направилась в сторону маяка, огибая его с обратной стороны, куда, похоже, детям ходить не разрешали.

Я нашла ребят на берегу, ближе к Золотым Воротам. Они сидели на камнях, показывая друг на друга пальцами и заливаясь диким, жестоким смехом подростков. Я сказала своему мишке, что, наверное, зря мы сюда пришли и лучше бы нам вернуться обратно.

– Сестра, тебе не о чем беспокоиться. Все люди вокруг, даже эти малолетки, – наши родственники. Так что не бойся. К тому же, если кто-нибудь начнет к тебе приставать, я спрыгну и тяпну их за лодыжки. Вряд ли они ожидают такого. А потом я использую свое священное медвежье лекарство, и оно их усыпит. Это будет похоже на мгновенное погружение в спячку. Вот что я умею, сестра, так что не волнуйся. Создатель сделал меня сильным, чтобы защитить тебя, – ответил медведь Два Башмака.

Я сказала ему, чтобы он перестал говорить как индеец.

– Я не понимаю, что значит «говорить как индеец», – возразил он.

– Ты не индеец, ДБ. Ты же плюшевый мишка.

– Знаешь, не такие уж мы разные. Нам одинаково достались имена от свиномозглых.

– Свиномозглых?

– Людей с мозгами свиньи.

– О. В каком смысле?

– Колумб назвал вас индейцами, а мы обязаны своим именем ошибке Тедди Рузвельта[32].

– Как это?

– Однажды он охотился на медведя, но встретил тощего старого голодного мишку и отказался стрелять в него. Потом в газетах появилась карикатура на эту охотничью историю, в которой мистер Рузвельт представал милосердным, настоящим ценителем природы, что-то в этом роде. А еще позже умельцы сделали плюшевого медвежонка и назвали его мишкой Тедди, который стал детской игрушкой. Только вот никто не удосужился сказать, что на самом деле именитый охотник перерезал горло тому старому медведю. О таком милосердии предпочитают умалчивать.

– И откуда ты все это знаешь?

– Каждый должен знать историю своего народа. Почему и как вы оказались здесь, что сделали люди, чтобы доставить вас сюда. Мы, медведи, и вы, индейцы, прошли долгий путь и многое пережили. Они пытались убить нас. Но, если их послушать, история выглядит как большое героическое приключение в пустом лесу. А там повсюду были медведи и индейцы. Сестра, они перерезали горло всем нам.

– Почему у меня такое чувство, будто мама уже все это рассказывала нам? – удивилась я.

– Тедди Рузвельт как-то сказал: «Я не зайду так далеко, чтобы говорить, что хороший индеец – мертвый индеец, но думаю, что в девяти случаях из десяти так оно и есть, а в подробностях десятого мне не очень хочется разбираться».

– Черт, ДБ. У меня в голове все перепуталось. Я слышала только о «большой дубинке».

– Эта «большая дубинка» – ложь о милосердии. «Говори мягко, но держи в руках большую дубинку», – вот что он говорил о внешней политике. Вот что они использовали против нас, медведей и индейцев. Чужаков на нашей собственной земле. И своими большими дубинками они загнали нас так далеко на запад, что мы практически исчезли.

Два Башмака затих. Так всегда с ним бывало. Если ему было что сказать, он говорил, а в остальных случаях помалкивал. По блеску в его черных глазах я догадалась, в каком он настроении. Я спрятала мишку за камнями и поспешила к сестре.

Ребята собрались на маленьком песчаном пляже, усеянном валунами, которые едва торчали из воды на глубине. Чем ближе я подходила, тем больше странностей замечала в поведении Джеки – непривычно шумной, с кривой ухмылкой. Она встретила меня приветливо. Слишком приветливо. Подозвала меня, обняла излишне крепко, а потом чересчур громким голосом представила компании как свою младшую сестренку. Я солгала, сказав, что мне двенадцать, но меня даже и не слышали. Я увидела, что они передают по кругу бутылку. И как раз подошла очередь Джеки. Она сделала долгий и жадный глоток.

– Это Харви, – сказала мне Джеки, ткнув бутылкой ему в плечо. Харви взял бутылку и будто пропустил слова Джеки мимо ушей. Я отошла от них и увидела паренька, стоявшего в стороне от остальных. Мне показалось, он ближе всех мне по возрасту. Мальчишка бросал камни в воду. Я спросила его, что он делает.

– А на что это похоже? – ответил он вопросом на вопрос.

– Ты как будто пытаешься по камешку избавиться от острова, – сказала я.

– Жаль, что я не могу выбросить этот дурацкий остров в океан.

– Он уже в океане.

– Я имел в виду, на самое дно.

– Это еще почему? – удивилась я.

– Потому что мой отец заставляет нас с братом торчать здесь, – сказал он. – Вытащил нас из школы. Ни телевизора, ни хорошей еды, все бегают вокруг, пьют, рассуждают о том, что все будет по-другому. Да, здесь все по-другому. И дома нам было гораздо лучше.

– Ты разве не думаешь, как это хорошо,