— Как я надеюсь, что настанет конец ужасающему молчанию господина моего короля и лорд-канцлера Уолси, — донесся до Марии голос ее госпожи, почти потонувший в шуме улицы. Ей показалось смешным слово «молчание», потому что пение фанфар, грохот барабанов и народные клики под их наблюдательным пунктом слились в беспорядочный гул, напоминающий рев моря в сезон осенних штормов у Дувра. — Неужели он забыл о своих клятвах и о той любви, которую питает к нам обоим? — закричала Мария Тюдор, почти прижавшись к своему высокому мужу, чтобы он мог ее расслышать. — Слава Господу милосердному, что у нас есть сильные союзники — Франциск и его королева.

Глаза герцога сузились, в них зажегся огонь, который усиливался контрастом с густыми темными волосами и бородой.

— За нас — время и наша любовь, моя ненаглядная. Что же касается Франциска — что ж, в таких делах он союзник лишь самому себе.

Эти слова прозвучали как предостережение, а Мария Буллен, хотя и задумалась об их значении, перенесла все свое внимание на кипящую под балконом толпу. Теперь король, наряженный во все белое с серебром, был хорошо виден. Его снежно-белый жеребец почти целиком скрывался под позолоченными попонами и вычурным седлом.

Когда Франциск ответил на приветствия народа, Мария закричала и запрыгала вместе с толпой. Казалось, король плыл в бескрайнем море парчовых нарядов и пестрых знамен, пока не скрылся из виду, въехав во дворец. Она лихорадочно грезила о том, чтобы он с победой возвращался с войны — к белокурой англичанке Марии, чтобы ее красота, ум и безупречные манеры навеки привязали его к ней. Какой королевой стала бы она для него, как гордился бы ею отец! На свою коронацию она пригласила бы матушку и Энни и танцевала бы с Франциском, а они улыбались бы и восхищались. «Что за глупости!» — тут же укорила она себя: ей всего десять лет, она бедная фрейлина из Англии, и, скорее всего, он больше на нее и не взглянет. Она вернется в Лондон вместе со своей любимой госпожой, сестрой короля Англии, и в предстоящие годы будет лишь вспоминать о сегодняшнем замечательном событии. А что сказал бы господин ее отец, если бы только знал, какие странные мечты посещают его дочь?

— Мария, мистрис Мария! — герцог махал ей рукой: теперь, когда Франциск завершил торжественный въезд в город, они с сияющей герцогиней уже перешли с балкона в комнаты. — Довольно грезить, нимфа, и стоять на холоде. Входи в комнаты.

Она поспешно повиновалась, потому что неизменно старалась угодить этому рослому мужественному человеку, которого обожала ее принцесса. Он близкий друг короля Генриха, и совсем не удивительно, что пылкие Тюдоры так его любят. Сумеет ли она сама найти такого же очаровательного и любящего господина, как этот герцог или король Франциск?

Мария помогла госпоже снять плащ и заметила легкий румянец на ее лилейных щеках. Хотя зима еще свирепствовала вовсю, Мария Тюдор цвела здоровьем и красотой. Лорд Суффолк часто называл ее «моя собственная роза Тюдоров, хранимая в тайне». «Несомненно, — подумала восхищенная Мария, — этот румянец вызван огнем любви».

Влюбленные молодожены сели рядышком на обтянутое розовой парчой канапе, а Мария, которой доставляло удовольствие прислуживать им, налила в бокалы темно-красное бургундское (в такие моменты госпожа не допускала к себе французскую прислугу). Февральское солнце заливало комнату, заставляя сиять и переливаться надетое сегодня на новобрачной платье из бархата изумрудного оттенка, с низким вырезом.

— Спасибо тебе, милая малышка Буллен, — раздался звучный голос лорда Суффолка, хотя что за нужда благодарить ее за услуги, которыми она столь дорожит? — Ты уж прости меня, девочка, но я нахожу поистине удивительным, что столько тепла, доверчивости и невинности исходит от дочери самого хитрого лиса среди всех политиков, Томаса Буллена. — Герцог заметил в ее глазах смущение и обиду и поспешно добавил: — Те, кто служит королю, должны непременно быть умными и хитрыми, Мария. Я не хочу сказать ничего плохого о твоем родителе. Он служит королю верно, сообразуясь со своими понятиями.

Суффолк неспешно отхлебнул вина, не сводя глаз с внимательно слушавшей его девочки. Вдумываясь в его слова, она подалась вперед всем маленьким хрупким телом, одетым в чудесно шедшее ей платье из нежно-розового бархата, с глубоким вырезом у шеи. На мягком полотне рубашки, выглядывавшей из рукавов и из-за корсажа, цвели искусно вышитые цветы и порхали такие же вышитые бабочки. «Как она мила, — подумал герцог, — такая свежая, весенняя!» Каким-то образом эта невинная малышка с простодушным личиком сумела утешить и поддержать старшую годами и куда более искушенную женщину, которая теперь стала его ненаглядной супругой.

— Возможно, твой отец скоро доставит нам послание из Гринвичского дворца, от короля Генриха, малышка Мария Буллен, — сказал Суффолк, чтобы прервать молчание и успокоить ее. — Часто ли ты видишься с ним теперь, когда он служит в Париже, при дворе Его величества короля Франциска?

Голубые глаза Марии опустились, она стала разглядывать крепкие пальцы герцога, сжимающие бокал, ее снова охватило гнетущее чувство одиночества.

— Нет, милорд. Он так занят королевской службой, а я столь же ревностно служу обожаемой принцессе, поэтому… поэтому здесь, во Франции, мы редко находим время повидаться. — Она подняла глаза в поисках ласкового взгляда госпожи, надеясь найти у нее то утешение и понимание, какое встречала так часто, но Мария Тюдор ласково улыбалась мужу, словно вообще не слышала свою фрейлину.

— Служить Англии, Мария Буллен, — значит отказывать себе в том, что приносит нам самые большие радости. И для этого всем нам необходимо набраться мужества. Теперь я понимаю, отчего ты стала моей дорогой жене настоящим верным другом.

Девочка ответила ему благодарной улыбкой: она нашла утешение там, где и не искала. И только в эту минуту английский джентльмен Чарльз Брэндон, тонкий знаток как лошадей, так и женщин, в полной мере ощутил замаскированную наивным выражением личика неодолимую притягательность красоты юной фрейлины. Она повзрослеет, и эта красота сослужит ей немалую службу при английском дворе, когда им позволят вернуться… если позволят, конечно.

— Мария, подай, пожалуйста, мою шкатулку с драгоценностями — ту, украшенную эмалью. Я покажу своему господину кое-какие королевские регалии. — Мария Тюдор рассмеялась своим мелодичным смехом, словно сказала что-то особенно остроумное, а лорд Суффолк лишь прищурился и сделал еще глоток бургундского.

Мария хорошо знала шкатулку, которая требовалась госпоже: ящичек с тремя отделениями, выкрашенный белым, ярко-синим и золотым. Знакомы ей были и сами драгоценности, аккуратно разложенные на синем бархате, переливающиеся всеми цветами радуги; ей не раз приходилось доставать то одно, то другое украшение, когда ее королева одевалась, а в последнее время госпожа иной раз сидела над ними, глубоко задумавшись над чем-то. Несчастный усопший король Людовик осыпал ими свою молодую королеву, будто леденцами или детскими погремушками. Однажды, когда Ее величество принимала ванну, Мария вынула массивное жемчужное ожерелье и приложила на златотканую парчу своего платья, под которым лишь слегка угадывались юные груди, примерила диадему с сапфирами, так гармонировавшими с небесной синевой ее глаз, и представила себе, что…