Вечером у Ст. Ирина как раз жаловалась на новую буржуазию, которая есть и у них. Призывала к «новой революции». Была очень усталой. Во второй половине дня 3½ часа стояла за «английскими сапожками». Весь ее институтский отдел, получив сигнал тревоги, помчался в магазин. Шеф было удивился, но его утихомирили. Когда подошла Иринина очередь, ее размер уже кончился. Со злости она взяла размером меньшие. Две трети жизни тратит на такие вот вещи. Она устала. Не нужна ей женская эмансипация.

(Г. только что видел очередь из двух сотен человек за стиральным порошком.)

Наблюдение, что формы общения зачастую хамские. Люди беспардонно лезут вперед. Отношение к женщинам тоже не особенно предупредительное, просто все привыкли думать о собственной выгоде, утверждать собственное место. Да и вынуждены так поступать. Ох эти людские массы! Сегодня в Загорске. Небесно-голубые купола в золотых звездах. Золотые купола на совершенно белой церкви. В церквах во время службы люди теснятся плечом к плечу. Постоянная толкотня. Впереди священник принимает тонкие коричневатые свечи, которые продаются в притворе. Народ пишет записки с именами умерших и живых близких, за которых священники будут молиться. Ревностная набожность, оставляющая у меня впечатление тупости, почти злости. Ни тени доброты. Стекла образов тусклы от поцелуев. Люди целуют руки священникам, в том числе совсем молодым. Святая вода льется из перекладин черного креста, ее собирают в бутылки и кувшины. Много женщин, в том числе пожилых. Головные платки всех цветов, поклоны, крестные знамения, пение, толкотня. В толпе три-четыре толстовские фигуры, с крестьянской стрижкой прошлого века, с длинными бородами. В музее, наряду с картинами, выставка очень красивых церковных облачений и церковной утвари, несколько залов с атеистической пропагандой. Приходят сюда почти одни только иностранцы. Очень красивая экспозиция народного искусства, одежда, утварь, игрушки, мебель.

Монахи тоже якобы живут в городе и приезжают на «работу» на собственных автомобилях.

В 1930 году Троице-Сергиева [лавра; точнее, город Сергиев Посад. — Перев.] была переименована в Загорск, в честь погибшего революционера. Еще и теперь священники со всего мира приезжают учиться в Загорск. Невозможно отделаться от впечатления, что они точно знают, что делают, а верующий народ презирают и терпят как статистов для своих церемоний. Ритуалы с хорошо продуманной драматургией, поочередным, нарастающим вступлением певчих, вплоть до внушительного баса, с непокрытой головой, но с золотой лентой.

Факсимиле. Разворот дневника

Ресторан только для иностранцев. Невероятно толстая дама в черном платье, директриса, встречает посетителей. Очень энергична и осмотрительна. Кормят прилично, дешево.

Валерий из Риги. Застенчивый, чувствуется, что нерусский. Изучает турецкий язык.

Венгр, который собирается в Хантымансийск, столицу края, где живут ханты и манси — родичи венгров, малочисленные, примитивные народы, спасенные после революции от вымирания. Этот край находится в РСФСР [Российской Советской Федеративной Социалистической Республике], между Уралом и Обью. («Мати (манси)» — слово того же корня, что и «мадьяры».)

По дороге сотни, тысячи деревянных домов, от маленьких до очень маленьких. Более или менее искусные наличники на окнах, многие дома весьма запущенны, но встречаются и красивые, хорошо сохранившиеся. Среди них в деревнях нет-нет да и втиснут новый, уродливый жилой квартал. От этих населенных пунктов так и веет скукой, унынием, иногда там стоит серебристый или белый Ленин, шагающий, указующий вперед, непременно есть и магазин, но, кроме единственной главной улицы, других, пожалуй, нет. Повсюду жгли листья, ландшафт порой был затянут дымом, поначалу местность плоская, березы, сосны, потом слегка холмистая. Узкое, довольно приличное шоссе, обгон затруднен. На обратном пути — золотисто-голубое небо, ветер.

У Образцова совершенно своя, тщательно выстроенная атмосфера. Музей кукол со всего мира. Очень симпатичная публика, много молодежи, оригинальные парочки. Хорошая реакция на происходящее на сцене. («И-го-го, гомункул из гомункулов»).

Поликлиника только для писателей. Неподалеку от писательских домов, построенных кооперативом, где м2 стоит 200 рублей, то есть немыслимо дорого. Поскольку же писатели зарабатывают прекрасно, они покупают себе такие квартиры, значительно большие по площади, чем квартиры рядовых людей (9 м2 на человека). Возле домов стоят их личные автомобили, иногда соседские дети пишут на них ругательства. Там живет Евтушенко, там живет Симонов, который, как говорят, очень богат.

В прошлом году Евтушенко прочитал на есенинских торжествах стихи против главы комсомола, вышел ужасный скандал, месяцем позже он один собрал во Дворце спорта 10 000 человек, огромный успех. Сияет, когда на него нападают. Написал стихи о совет. человеке, который был у итальянских партизан, а потом попал здесь в лагерь[9]. Что сказать мне другу-партизану? Правду сказать не могу, но не могу и солгать… Затем: о трех женщинах из Иванова, города текстильщиков, где на десять женщин приходится один мужчина.

Новелла Матвеева, «самый лиричный лирик».

Художник Петров-Водкин, до сих пор запрещенный, теперь выставлен в Третьяковской галерее. Интересно, современно.

Отца Ирины в 1937 году арестовали, он не вернулся. Был функционером, партсекретарем на «Красном пролетарии» [ «Красный пролетарий» — крупный станкостроительный завод в СССР], «старая школа».

В «Пекине», когда выступает певица, приглушают свет. Музыка ужасно громкая. Танцы скромные. Но девушек охотно прижимают покрепче. Бунин: «Лицемер в каждом из нас». У Кёппена и Бёлля «эротические» места сокращают.

Западногерманский студент, который собирается преподавать немецкий язык в Принстонском университете, у его отца там связи. Как руководитель поездки он по нескольку раз в год приезжает сюда с западногерм. туристами. Говорит, что шоу со Шпеером и Ширахом не стоит принимать слишком всерьез. Точно знает, какие старинные церкви в Кремле при Сталине снесли. Рост 1,96, усики, очки.

Ст-ие восторженно рассказывают о неделе блинчиков в конце февраля [по-видимому, имеется в виду Масленица. — Перев.]: все едят эти блинчики, пьют водку, встречаются с друзьями, на улице тоже продают блинчики. … Нам тоже надо их отведать. Ирина, отстояв 3½ часа за «английскими сапожками», получает пару меньшего размера, но все равно покупает, к счастью, в институте удастся поменять. За сапожками сбежался весь институт.

Когда в Москве открывали магазин ГДР, был выставлен кордон из конной полиции. С детскими вещами, как говорят, обстоит прескверно.