И чем дольше он читал, тем лучше я понимала, что никогда не смогу ответить ни на один из его вопросов.

Откуда-то ему было известно практически о каждом шаге предпринятого мною расследования, и он монотонно перечислял их, включая те, что внешне выглядели, прямо скажем, довольно странно. Но чтобы объяснить хотя бы некоторые из этих экстравагантных с точки зрения непосвященного человека поступков, мне пришлось бы рассказать ему все. То есть все мои мысли, сомнения, которые заставили меня действовать тем или иным способом, хитрить, переодеваться и платить всякому, кто мог сообщить мне хоть какие-то нужные мне сведения. Я действовала на свой страх и риск и порой использовала, мягко говоря, нетрадиционные способы расследования, но только так и может что-то узнать частное лицо, не облеченное властью и не принадлежащее к официальным органам правопорядка, то есть частный детектив, к которым я с некоторых пор себя причисляла.

Обо всех моих мыслях и действиях не знала даже моя лучшая подруга Шурочка, хотя ей я могла доверять целиком и полностью, и она как никто другой понимала и чаще всего одобряла мои действия; и в дальнейшем я не скрывала от нее уже ничего. Но это мое первое дело было слишком личным, можно сказать, интимным, поскольку я расследовала причину гибели собственного любимого мужа. А рассказывать об этом человеку, который всерьез считал меня его убийцей, было бы просто глупо. Он не смог бы меня понять, если бы даже захотел. И не захотел бы, если бы мог, как выяснилось впоследствии.

«Ничего я ему не расскажу», – сказала я себе и вздохнула облегченно.

Алсуфьев удивленно вскинул на меня глаза. Моя реакция, видимо, удивила его.

– Вы что-то сказали? – спросил он меня.

На что я лишь молча махнула рукой и отвернулась к стене.

Так я и просидела весь час, пока он производил безуспешные попытки заставить меня говорить, переходя от уговоров к угрозам. Но так ничего и не добившись, приказал вернуть меня на прежнее место, то есть в ту самую камеру, которая еще пару часов назад вызывала у меня такой ужас, а теперь стала такой желанной. По дороге туда я совершенно укрепилась в принятом уже решении – раз и навсегда отказаться отвечать на любые его вопросы. И почувствовала такое облегчение, словно сбросила с плеч тяготивший и давно опостылевший груз. Можно даже сказать, что я совершенно успокоилась. Кому-то это может показаться странным, но попытаюсь объяснить. До этой минуты я собиралась воевать с этим неприятным человеком, доказывая ему свою невиновность, и необходимость этого унизительной процедуры повергала меня в отчаянье. Теперь же я поняла, что все эти попытки с самого начала были бы обречены на провал, даже если бы я переступила через собственную гордость и исповедалась ему, как на духу.

Через пару минут я была на месте и с наслаждением вытянулась на неструганых досках, не обращая внимания ни на запах, ни на ползущего по стене черного таракана. Да и что мне оставалось делать? Я уже поняла, что выбраться из этого места мне удастся не скоро.

Времени у меня было предостаточно, занять себя в этом положении было совершенно нечем, и я стала развлекаться следующим образом: день за днем вспоминала свои недавние приключения, старалась воспринимать их со стороны, то есть по возможности объективно. Временами эффект получался настолько неожиданным, что я от души смеялась, стараясь делать это по возможности тише. Мои надзиратели могли принять эти звуки за плач, или подумали бы, что я сошла с ума. Ни то, ни другое меня не устраивало.

Ну, посудите сами, что можно сказать о молодой состоятельной женщине из приличного общества, если она переодевается в крестьянское платье и отправляется гулять в лес, о котором повсюду ходят весьма сомнительные и я бы сказала непристойные слухи? Или поселяется в усадьбе покойного приятеля своего мужа под видом его незаконнорожденной дочери. Я уже не говорю о том весьма пикантном впечатлении, которое на непосвященного произвела бы история мнимого соблазнения одержимого любовным недугом человека и побег от него среди ночи. Только представьте себе эту картину. А перестрелка с крестьянами из окна дома, на полу которого лежат два свежих трупа? Как вам это покажется? Не правда ли – достойное занятие для приличной женщины?

А ведь все это на самом деле произошло с вашей покорной слугой. Но с этой точки зрения я взглянула на эти свои поступки впервые и была поражена – любой нормальный человек, узнав все эти подробности, пришел бы к единственно возможному выводу: эта женщина или преступница, или сумасшедшая. Потому что ни одному человеку на свете, особенно в те годы, не пришло бы в голову, что женщина эта решила взять на себя обязанности сыщика, или, как стали называть людей этой профессии некоторое время спустя, – частного детектива.

Благодаря этим отчасти юмористическим размышлениям, я смогла вполне прийти в себя и вернуть себе утраченное было присутствие духа.

И как только это произошло, в моей голове тут же возник очевидный на первый взгляд вопрос: откуда все это стало известно следователю? Хотя вопрос был и очевидным, но ответить на него оказалось совсем не просто. И чем больше я размышляла на эту тему, тем больше недоумевала. Словно он следил за мной все это время… Ничем иным я подобной осведомленности объяснить не могла.

«Или он действительно все это время следил за мной исподтишка? Но с какой стати? – подумала я и неприятный холодок пронесся по моему затылку. – Значит ли это, что он ни на минуту не переставал подозревать меня в преступлении, и могла ли я быть настолько ненаблюдательной, чтобы не заметить его слежки? А если он видел все это, то почему не попытался вмешаться? Нет, – сама себя опровергла я. – Этого просто не может быть. Но тогда каким образом эти сведения достигли его розовых ушей?»

Ответа ни на один из этих вопросов у меня не было. И это было самым неприятным. А знать ответ мне было совершенно необходимо, хотя бы для того, чтобы знать, чего ожидать дальше.

И еще один вопрос волновал меня не на шутку. Люси была арестована в Хвалынске, и, насколько я понимала, никто там не сомневался в ее причастности к убийству Синицына. А то, что она совершила побег, с моей точки зрения, лишь подтвердило ее вину. И ладно бы просто побег, но оказавшийся рядом с ней полицейский найден мертвым. Неужели даже это не убедило господина Алсуфьева, что я тут совершенно не причем?

Что-то тут было не так. В подобной версии явно не сходились концы с концами, и это было видно невооруженным взглядом. Почему же главный следователь полицейского управления этого не замечал? Или это я чего-то не понимала? Эта мысль не покидала меня ни на мгновенье до самого вечера, когда мне снова принесли поесть.

На сей раз я не стала пренебрегать тюремной баландой. Можно, конечно, было объявить голодовку, но у нас, увы, не Европа, и это вряд ли привело бы к какому-либо положительному результату. Кроме того, от этого быстрее наступило бы не столько физическое, сколько нервное истощение, а это могло не самым лучшим образом сказаться на моей решительности и воле к победе. А сдаваться на милость врага я не собиралась.

По всем этим причинам я проглотила содержимое миски за один присест. И в этот раз (скорее всего, от голода) еда не показалась мне такой уж безобразной, хотя я знаю толк в хорошей кухне.