— Вы поймите нас правильно, мистер Комлев, лично вас мы ни в чем не подозреваем. Вовсе нет! (Far from it!) Мы делали о вас запрос, и полученные сведения нас удовлетворили. Но говоря откровенно, руководство пославшей вас организации нам не внушает большого доверия.

Все это Фергюссон высказал Комлеву чуть ли не с улыбкой. Английская любезность славится во всем мире. А потом он попросил его не отлучаться надолго из Лилонгве, так как события могут принять неожиданный оборот. На этой двусмысленной, а скорее, даже зловещей, ноте разговор прекратился.

Комлев, идя вдоль набережной, подошел наконец к пассажирскому причалу, где белел громоздкий корпус парохода «Лоала». Хорошо бы опять ощутить подрагивание палубы от работы машины, увидеть незнакомые речные берега, раскрывающиеся навстречу, как страницы нечитанной интересной книги. И что ему этот непонятный Интертранс, за действия которого он должен отвечать, и его, Комлева, непонятная в нем роль? Правда, здесь ему платят деньги, а другой, настоящей, работы у него нет.

«Лоала», видимо, готовилась к рейсу, к ней подъезжали автопогрузчики с ящиками и мешками. Автомашины въезжали на ее палубу прямо с причала.

Капитан Форбс, в белой рубашке, с лицом состарившегося крестоносца, стоял тут же и что-то кричал на туземном языке людям, уныло стоявшим рядом с целой грудой ящиков. К ним спешил со стороны судна немолодой европеец в белой форме, с длинным худым лицом, видимо помощник капитана. Форбс ждал его с явным нетерпением.

— Мистер Палмер, заканчивайте погрузку. Пора принимать пассажиров.

Он увидел Комлева, махнул ему приветственно рукой и следующим жестом позвал к себе. Его рукопожатие было не из слабых.

— Извините, не разобрал тогда ваше имя. И подводит старческая память.

Он подвел его к борту, где пахло теплой речной водой и поскрипывал манильский швартовый трос.

— Послушайте, мистер Комли, я не знаю, какие планы у этой вашей фирмы, но я бы вам предложил сделать пару рейсов на «Лоале» дублером старшего помощника. Ознакомитесь с условиями плавания и с самой работой. Мало ли что случится в вашей жизни? Жалованья не обещаю, но с полным содержанием. А выпивка после вахты — за мой счет.

Он хохотнул и хлопнул Комлева по плечу. На том берегу среди редких пальмовых рощ виднелась россыпь одноэтажных домиков, совсем уж далеко возвышался силуэт баобаба, похожий на огромный гриб боровик.

— В этой стране жизнь после независимости стала совсем непредсказуемой. Конечно, в колониальные времена таким, как я, было проще жить. Но время не остановишь, и я вовсе не хочу быть этаким обломком колониальной империи. Я вам уже говорил при первой встрече, что мне предлагают продать «Лоалу». А мне уже далеко, очень далеко за семьдесят.

Комлев вспомнил последний рейс на своем старом теплоходе, разговор со старым капитаном Сивковским и подумал о мнимой новизне жизненных ситуаций. Это напоминало какую-то игру: схема была все та же, а вся разница — только в деталях, но они-то и выходили на первый план.

— Спасибо, капитан Форбс. Я непременно воспользуюсь вашим предложением. Сейчас, правда, я должен оставаться в городе какое-то время, а потом смогу распоряжаться собой.

Почему Комлев был в этом уверен, он и сам не знал.

Мфумо являлся в гостиницу к Комлеву обычно без предупреждения. Звонить по телефону, если он оказывался поблизости, Мфумо не любил, чтобы лишний раз не вступать в разговор с Кумаром, если тот возьмет трубку. Приходил он всегда утром. На этот раз в глазах Мфумо проглядывало некое подобие ликования, так как статью его в газете приняли и заказали ему новую о появлении в городе известного мага и чародея из племени буала по имени Мтубира Нсига. Уже неделю шли разговоры о том, что в первую ночь полнолуния он появится перед народом, чтобы помочь ему избавиться от воздействия злых сил.

Ночь, по африканским понятиям, это приход темноты, а в этих местах она наступала около восьми часов. К этому времени Мфумо с Комлевым уже находились там, где должен был появиться Нсига. Большая площадь, больше напоминавшая пустырь, на границе современного Лилонгве с его многоэтажными зданиями и городом приземистых домиков, туземных хижин, а то и просто лачуг, была почти полностью заполнена народом. По периметру это место освещали редкие фонари, а также луна, которая еще стояла невысоко и светила вполсилы. Это место было предназначено для народных гуляний и проведения разного рода праздников самой природой, так как являло собой нечто, напоминающее какой-то неровный и слабо выраженный амфитеатр. В центре его была почти плоская площадка, равная трети футбольного поля. И то, что на ней происходило, зрители могли наблюдать, не заслоняя происходящего от тех, кто стоял за ними.

Комлев сразу заметил, что с Мфумо многие здоровались, видимо, он был известен во всех слоях населения. А публика вокруг была самая пестрая. Преобладали застиранные рубахи и длинные до щиколоток набедренные повязки; кое-где группками стояли представители многоэтажного центра, в европейском платье. Свои машины они оставили где-то далеко отсюда. Женщины были в сопровождении мужчин, и не было видно городских красоток в легкомысленно коротких юбках — здесь бы они были просто неуместны. Попадались сдержанно любопытствующие местные индийцы и арабы, виднелись отдельные белые лица, внешне непроницаемые, но с отпечатком некой неуместности своего присутствия здесь. Поодаль стояли два католических миссионера с бородами и в светлых сутанах, как бы заранее осуждавшие своим видом все беснования язычников, которые им предстоит увидеть, и готовые принять вызов нечестивых слуг князя тьмы.

На площадке посреди поля шел долгий и неторопливый танец, напоминавший Комлеву некий хоровод. По кругу, ритмично покачиваясь и подергиваясь, двигалась процессия мужчин. Потом несколько барабанщиков, стоявших внутри поля перед своими барабанами, которые достигали их пояса, начинали убыстрять темп своих ударов. Танцоры поворачивались к ним лицом и делали несколько судорожных шагов вперед, а потом резко и внезапно отступали назад. И вот этот странный хоровод мгновенно распался, и все его участники уселись на земле по краям центральной площадки. Теперь барабаны звучали глухо, непрерывно и тревожно.

Мтубира Нсига, голый по пояс и в юбке из связанного сверху тростника, возник, словно ниоткуда; приплясывая, он вошел в круг, сопровождаемый своей свитой. Все его люди были в подобии длинных юбок из каких-то белесых волокон. У Нсиги на лице была широкая белая полоса, она делила лицо пополам, проходя посреди лба, вдоль носа и кончалась на подбородке. Тело его мелко тряслось, раза два он пронзительно вскрикнул и высоко подпрыгнул. Потом он затянул какую-то странную песню, почти вопль, и его свита подхватывала последнее слово в виде припева. По обеим сторонам от барабанщиков вспыхнули два костра, и Нсига оказался ближе к тому, что был слева от него. Кто-то из его окружения вынул из широкогорлого тыквенного сосуда пучок сухой травы и, пританцовывая, направился к Нсиге.

Комлев краем глаза заметил, что в том месте, где горели костры, в толпе были заметны движущиеся темные фуражки полицейских. Это говорило о том, что все происходящее перестало быть бесконтрольным. А Нсига взял поданный ему сухой пучок, поднес к краю костра и тот мгновенно вспыхнул. Нсига, запрокинув голову, бросил этот сгусток желтого пламени в свой широко открытый рот и он стал похож на жерло маленького вулкана. Вокруг него громко закричали и среди публики тоже, скорее от страха и изумления. Мфумо приблизился к Комлеву, поглядывая по сторонам, словно пытаясь его защитить, если начнется что-то непредсказуемое. Пламя, между тем, продолжало вырываться изо рта колдуна. Потом Нсига внезапно выпрямился, рот его теперь был закрыт, а в высоко поднятой руке был снова тот же, якобы сгоревший пучок. «Фокус какой-то», — подумал Комлев, а в это время Нсига стал повторять свое представление с огнем. Снова било пламя изо рта, неистовствовали барабанщики и неслись крики из толпы. Комлев с неким огорчением чувствовал себя сторонним наблюдателем, которому не дано постичь тайную сущность этого действа. Интересно, как это все воспринимает Мфумо? Ведь во все этом кроется что-то символическое.