Мне стыдно до сих пор.

История вторая

Мой рано полысевший, еще на фронте, папа, которого другим я не знал и потому считал, что лысый – это красиво, как-то… (Кстати, когда я работал психиатром, у меня был пациент, который начал лысеть и перестал разговаривать со своим лысым отцом: мол, ведь отец знал, какая меня ждет судьба… Зачем тогда рожал?) Так вот, мой папа дал определение, не помню кому, “парикмахерский мальчик”, то есть аккуратный, застегнутый, глаженый. Произнес он это с легким пренебрежением.

Я никогда не хотел быть “парикмахерским мальчиком”. В студенческие годы у меня была челка до бровей и большие бакенбарды, но военная кафедра безжалостно уничтожала эту растительность на корню. Как-то подполковник Медведовский дал мне всего 20 минут на то, чтобы я добежал до парикмахерской: “Все убрал с лица! А то челка, как у этих, ну, как их… завывающих на английском… Бакенбарды, как у Пушкина… Усы, как у «Песняров»! И вернулся на экзамен! Иначе!..”

Когда я ворвался в парикмахерскую, вид у меня был такой, что меня пропустили без очереди. Стригла меня парикмахерша месяце на девятом беременности. Она быстро вошла в мое положение…

Я добежал.

Я вернулся ровно через 20 минут, мокрый от пота, с прилипшими к лицу, шее и спине волосами.

Я беспрерывно чесался…

Но экзамен героически сдал.

История третья

В Египте – уже с лысиной – я пошел в местную парикмахерскую, чтобы голова и шея загорели. Я снял очки – и что со мной творили египетские парикмахеры, не видел. А стригли меня двое. Тонкие и ухоженные пальцы что-то делали с моей головой, бровями, усами. Когда я надел очки, то увидел в зеркале идеал восточного мужчины. Сросшиеся, густые брови превратились в две тонкие, аккуратные дуги (“полумесяцем бровь”), а густые, залихватски закрученные усы – в щеточку волос над губой. Я был в шоке. Я превратился в индийского актера Раджа Капура. Только две недели отдыха впереди (все отрастет) и отсутствие рядом знакомых, кроме жены (которая узнала и приняла меня с трудом), утешали.

История четвертая

Как-то я по блату пошел в парикмахерский салон. Причины было две. Первая – не сидеть лысым в очереди, вторая – это важное событие в моей жизни, связанное с выходом на сцену в большой аудитории за престижной наградой.

В общем зале модного салона стригли мужчин и женщин вместе. Разврат. Мне мыли голову, закинув ее назад, между двумя длинноволосыми красавицами – длинноногой блондинкой и длинноногой брюнеткой. Унижение. Потом каждый мой волос мастер стриг ножницами, чуть не измеряя его, волос, линейкой, оставляя ровно три миллиметра. Через полтора часа позора мне был выставлен счет. Трудно поверить, но денег мне не хватило. Стыд. Благо парикмахер был поклонником моих карикатур и простил мне долг. Благородство. Это был мой последний визит к цирюльникам. Дальше в ход пошла бритва. Нет, не по горлу или вене, – безопасная, по намыленной голове.

История пятая

Мой друг Слава эмигрировал в Израиль давно – чуть меньше тридцати лет назад, как только у него родился сын. А дочь у него родилась уже там.

В Москву он приезжал один раз – на традиционный школьный сбор. Типа 30-летия окончания школы. Было это в начале 2000-х. Моя жена, между прочим, в это время уехала со своей подругой в Арабские Эмираты, то есть к врагам. Это я так, просто забавный штрих.

Сын жил со своей будущей женой отдельно. Квартира была пуста. Я показывал Славке новую страну с гордостью и радовался, что у нас так много надежд. Много ресторанов и много продуктов в магазинах. Мол, “не хуже, чем у вас”.

Я хотел вызвать у своего друга ностальгические чувства. Садист. И, кажется, вызвал.

А живу я недалеко от Нового Арбата. В один из дней Слава зашел в парикмахерскую “Чародейка”, которой сейчас нет. А в Советском Союзе она была очень знаменита.

Надо сказать, что у моего друга очень густые и чуть вьющиеся темно-рыжие волосы.

Дело в том, что он стригся в этой парикмахерской всю свою жизнь. Его привел туда первоклассником отец – известный московский адвокат. Так они и стриглись – отец и сын – у одного и того же мастера. Их парикмахерша все о них знала. Все, что происходило в их семье. Слава стригся у нее перед всеми своими значительными событиями.

И вот он входит в зал и видит, что его мастер стоит около того же кресла. Кого-то стрижет. А она в свою очередь видит Славу в зеркало. И – не поверите – узнает его. Она бросает недостриженную голову клиента и бежит к Славе со слезами на глазах и распростертыми объятиями.

Стоит ли говорить здесь, что Слава у нее подстригся. В последний раз. В смысле – у нее в последний раз. Так как больше он в Россию не приезжал.

Рано утром в день его отъезда в дверь квартиры настойчиво позвонили. Накинув халат, я спросил: “Кто?” “Милиция!” – был мне ответ. Я открыл дверь. На пороге стояли три автоматчика. “Почему ваш сын не является в военкомат? Вот повестка, распишитесь…” На самом деле в военкомат мой сын являлся. На автоматчиков я наехал и их отчитал. Я мог тогда себе это позволить, потому что тогда меня еще все узнавали.

Ностальгия, чуть было зародившаяся в душе моего друга, тут же улетучилась. Со спокойной совестью – типа правильно сделал, что уехал из этой страны, – с головой, стриженной в московской “Чародейке”, мой друг возвращался на свою новую родину.

Будьте здоровы и держите себя в руках.

12. «Бильжо – козел»

Так на моей желтой папке из кожзаменителя крупно написал черной шариковой ручкой мой одноклассник Миша Балтабаев.

С этой папкой под мышкой я ходил в школу и в ней носил учебники. Папка была новая, купленная моими родителями к началу учебного года.

Здесь, наверное, читателю необходимо объяснить, что такое папка. Папка – это такой футляр на молнии, который несли под мышкой. Она могла быть кожаной (дорогой), матерчатой (совсем дешевой) и, как у меня, из кожзаменителя. В нее каким-то удивительным образом помещались все учебники. Папка – это был школьный стиль того времени. С портфелями ходили только круглые отличники.

Не то чтобы ко мне в классе плохо относились, напротив, меня любили. Да, собственно говоря, в этой надписи не было ни капли агрессии – и ни капли смысла. Так, глупая шутка. Впрочем, что-то там было связано с моей школьной любовью, и, возможно, Миша так выразил свое отношение к моим чувствам. А может быть, он ревновал.

Одноклассники, немного посмеявшись, решили, что “козел” как раз Миша Балтабаев и есть.

Придя домой, я выложил из папки все содержимое, то есть учебники, тетради, дневник, и попытался, пока родителей не было дома, уничтожить лапидарное утверждение Балтабаева. Я мыл папку мылом, тер содой, замачивал в стиральном порошке. Но… это было чудо отечественной химии, которой недаром гордилась наша страна. Желтый цвет папки становился ярко-оранжевым, а известная надпись становилась еще чернее и толще. “Бильжо – козел” – было еще и вдавлено в кожзаменитель, как золотое, в данном случае черное, тиснение на хороших книжных изданиях.