что он мог ответить? Молчал себе. Улыбался только своими искусственными челюстями.

— Не возражал? Не возмущался? Не угрожал?

Тут Тельман Иванович словно бы затормозит. Жуёт серыми губами. Вытаскивает клетчатый платок, вытирает лоб, губы, руки почему-то вытирает — ладони, сначала левую, потом правую.

— Плохо вы его знаете, — говорит он наконец.

— Я его вовсе не знаю, — возражает Работодатель, — Кстати, как Вы сказали его фамилия?

— А я разве сказал? — спрашивает Тельман Иванович. У него даже остроконечные ушки встают торчком.

— А разве не сказали? Академик… академик Вышеградский, кажется?

Тельман Иванович ухмыляется только, с некоторой даже глумливостью.

— Нет, — произносит он почти высокомерно, — Не Вышеградский. Отнюдь.

— А какой?

— Я не хотел бы называть имен, — произносит Тельман Иванович еще более высокомерно, — Пока мне не станет ясно, готовы ли Вы взяться за мое дело и что именно намерены предпринять.

Однако, Работодателя осадить и тем более нахрапом взять невозможно. Никому еще (на памяти Юрия) не удавалось взять Работодателя нахрапом. Он ответствует немедленно и с неменьшим высокомерием:

— Не зная имен, — говорит он, — Я совершенно не могу объяснить Вам, что я намерен предпринять, и вообще не могу даже решить, готов ли я взяться за Ваше дело.

Сцена 6. Любовь к неуплате почтового сбора

СЮЖЕТ 6/1

Тельман Иванович молчит, наверное, целый час, а потом шмыгает носом и говорит жалобно:

— Я ведь с ним и сам без малого до уголовщины докатился. Вы не поверите. Серьезно ведь раздумывал подослать лихих людей, чтобы отобрали у него или хотя бы, — лицо его искажается и делается окончательно неприятным, — Хотя бы уши ему нарвали… чайник начистили хотя бы. И главное — недорого ведь. Пустяки какие-то. Слава Богу, Фрол Кузьмич отговорил, спасибо ему, а то вляпался бы я в уголовщину, вовек бы не расхлебался…

— И сколько же с Вас запрашивали?

— Да пустяки. Пятьсот баксов.

— Хм. Действительно, недорого. С кем договаривались?

Тельман Иванович немедленно ощетинивается:

— А какая Вам разница? Зачем это Вам?

— А затем, — произносит Работодатель наставительно, — Что я должен знать всех, без исключения, кто в эту историю посвящен. Без всякого исключения!

— Да никто в эту историю не посвящен…

— Ну, как же — «никто». Фрол Кузьмич — раз…

— Да, ничего подобного! — протестует Тельман Иванович и даже для убедительности привстаёт над креслом своим, застывши в позе напряженной и вовсе не изящно, — Я ему только в самых общих чертах… без имен… без никаких деталей…

«Деликатнейшее дело. Затронуты важные персоны». И все. Что Вы⁉ Я же все понимаю!

— Это хорошо. А как все-таки насчет бандюги Вашего, ценой в полштуки баксов?

— Да я вообще ни с какими бандюгами не общался! Что Вы! Просто есть знакомый мент один. Ему я вообще ничего не сказал, сказал только что, надо бы одного тут проучить…

— Академика.

— Да нет же! Просто одного типа. И все!

«Это правда. Во всяком случае здесь нет ни грана прямого вранья — и на том тебе спасибо, серый пыльный человечек», — думает Юрий, вконец замученный сердечными экстрасистолами.

Работодатель выжидает секунду (не загорелся ли красный) и продолжает:

— И в Обществе Вы никому об этом не рассказывали?

— Еще чего! Конечно, нет.

— Друзьям?

— Нет у меня друзей. Таких, чтобы.

— Знакомым филателистам?

— Господи, нет, конечно.

— Сыну? Жене?

— Да перестаньте. Какое им до меня дело? — вздохает Тельман Иванович, — У них свои заморочки.

— Но, таким образом, получается, что об этой прискорбной истории не знает никто?

— Да. Именно так. Что я Вам и докладывал. Никто.

— А почему, собственно? — спрашивает Работодатель вроде бы небрежно, но так, что Тельман Иванович сразу же напрягается и даже вцепляется сизыми ручонками в подлокотники.

— Н-ну… как «почему»? А зачем?

— Я не знаю, зачем, — Работодатель пожимает плечами. — Я просто хотел бы уяснить себе. Для будущего. Как же это получается? У вас украли ценнейшую марку. Вы знаете, кто. Вы догадываетесь, каким образом. Проходит четыре месяца, и теперь оказывается: никаких серьезных мер Вы не предприняли… никому о преступлении не сообщили… даже в милицию не обратились. Почему?

Это интересный вопрос! И Тельман Иванович на него не отвечает. Точнее, отвечает вопросом:

— Я не понимаю, Вы беретесь за мое дело? Или нет?

— Пока еще не знаю, — отвечает Работодатель, — Пока еще я думаю, размышляю… А какую, собственно, марку мы будем разыскивать?

Тельман Иванович весь морщится и моментально делается похож на старую картофелину:

— Слушайте. Вам так уж обязательно надо это знать?

— Мину-у-уточку! — произносит Работодатель бархатным голосом, — А Вы сами взялись бы разыскивать украденный предмет, не зная, что это за предмет?

— Да, да, конечно… — мямлит Тельман Иванович. Ему очень не хочется называть украденный предмет. Ему хочется как-нибудь обойтись без этого, — А разве нельзя просто указать: редкая, ценная марка? Очень редкая, очень ценная… Уникальная. А?

— Где «указать»?

— Н-ну, я не знаю… Как-нибудь так… Без названия. Описательно… Все равно же это только для специалистов. Для профессионалов, так сказать… А так — зачем…? Кому…?

Он говорит все тише и тише, а потом замолкает. Бормотать и дальше маловнятную чепуху ему уже неприлично, называть предмет не хочется, а как со всем этим клубком противоречий быть, он не знает — сидит молча, склонив головушку на грудь и рассматривает сложенные на коленках ладошки.

— «Британская Гвиана»? — вдруг спрашивает, а вернее, негромко произносит Работодатель.

Тельман Иванович трепещет и сразу делается бледен.

— Откуда Вы знаете? — шепчет он спертым голосом.

Работодатель пожимает плечами:

— Какая Вам разница? Знаю. Догадался.

СЮЖЕТ 6/2

Некоторое время они смотрят друг на друга, не отводя взглядов. Работодатель — уверенно, с горделивым смирением ученика, одержавшего замечательную, но неожиданную победу над господином учителем. А Тельман Иванович — испуганно, даже затравленно, не понимая, поражаясь, медленно оправляясь от нанесенного удара и в ожидании новых ударов…

— Да, ничего Вы не знаете! — произносит он облегченно и уже с пренебрежением, — Слышали звон да не поняли, откуда он. Вы же про одноцентовик красный думаете… Нет, батенька, не туда попали! Эка хватил, одноцентовик!