Изредка той или иной сопротивленческой группе удается пробраться внутрь, устроить рейд с целью грабежа, освобождения товарищей или зрелищной демонстрации силы. В последний раз такое случилось несколько лет назад, и повстанцы атаковали сам Париж.

Де Голль был предсказуемо ошеломлен изменившимся обликом Арки. Когда эхо взрыва улеглось, громадная конструкция преспокойно лежала на боку. Внутренняя часть ее каменного изгиба была влажной, по ней струилась невесть откуда берущаяся моча. Такой вот писсуар для великана.

Тибо и все члены «Руки с пером» пришли от него в восторг, а «Свободная Франция» сочла его гротескным. Они послали секретных агентов-подрывников, которые явились из тех же недр, где расположены камеры пыток, казармы и министерства, в которых захваченные чиновники составляют для фашистов странные планы. Когда наступил рассвет, солдаты «Свободной Франции» привели приказ в исполнение, и перевернутая Арка с грохотом, пламенем и дымом взорвалась, осыпав улицы дождем из щебня и мочи.

Камни так и лежат, где упали, но уже сухие. Де Голль заявил, что спасал честь Парижа.

Тибо знал, что это уловка, цель которой – отвлечь внимание от их предыдущей неудачи, нападения на Дранси, лагерь за пределами осажденной зоны и арондисманов старого города. Загадочное местечко, формой напоминающее подкову, дало отпор «Свободной Франции», к их вящему стыду.

А теперь какая-то туристка заявляет, будто вошла и вышла из контролируемой зоны.

– Я фотографировала.

– Что?

– Все. Последнее, что мне удалось увидеть, – это Пропагандастаффель. – Ведомство цензоров, где фашистские ставленники наблюдали за тем, что осталось от пропаганды и искусства в городе, где искусство вышло на охоту. Это серьезное достижение. Сэм открывает сумку и достает контейнер с плотно смотанной пленкой. – Я веду учет.

Она вручает ему пленку и кивает, подбадривая. Тибо чуть разматывает ее, глядит на свет – за окном горит уличный фонарь. Щурится, вглядываясь в крошечные изображения. Негативы перекрытых улиц. Танки у пирамиды в парке Монсо строем палят по огромной рыбе с серповидной головой, манифу Лама, который неистово трепыхается в воздухе. Колонна, напоминающая человека. Тибо присматривается. Это женщина из гальки великанских размеров лежит на траве, лениво погрузив ноги в воду.

Сэм открывает тетрадь и показывает страницы, исписанные аккуратным почерком по-английски.

– Книга, – говорит она. – «Последние дни Нового Парижа».

Он цепенеет и через некоторое время с усилием спрашивает:

– Что?

– Я здесь, чтобы все запечатлеть. – Она глядит на него с насмешкой. – Ты же не думаешь, что это будет длиться вечно, не так ли? Не будет. Не должно. Но когда все закончится, это все равно станет трагедией. Тебе не кажется, что этот город заслуживает того, чтобы его запомнили?

Тибо разворачивает еще несколько кадров и нервничает от того, что видит места, в которых в родном городе ни разу не бывал. Но он покидает этот город. Такой огромный. Целый мир. Неужели этому миру когда-то и впрямь придет конец?

Он внимательно рассматривает то, что она показывает, – материалы для панегирика. Это его родные места.

– Проявлять пленку здесь трудновато, – говорит Сэм. – У меня закончились химикаты. Остальное подождет, пока я отсюда не выберусь.

На негативах солдаты и демоны, пулеметные точки, ряды машин, нацистская зона. Все это – эмбрионы книги. Первый и последний рассказ о путешествии по Парижу после С-взрыва.

– Это нам понадобится, – говорит Сэм, – когда все будет кончено.

Он рассматривает крошечные кабинеты со свастиками на стенах, где столы ломятся от бумаг. Крупные планы документов. Как она попала внутрь?

А вот дворец Гарнье, чьи лестницы – кости динозавров. Он прищуривается. Ле-Шабане, чьи стены растворились, и мерцающий свет льется сквозь смолу, затвердевшую вокруг подвешенных в воздухе женщин и мужчин, роскоши развевающихся тканей и позолоченных финтифлюшек внутри. Марионетка из растительных волокон и цветов, чье лицо отдаленно напоминает человеческое, прорастает сквозь бульвар Эдгара Кинэ. Тибо хмурится при виде руки и лежащего поверх останков белой статуи разбитого человеческого лица футов шести-семи высотой, на котором еще можно разглядеть суровое выражение. Столбы каменной пыли.

Потом в кадре мелькает чей-то серый бок. Изгиб поверхности размером с дом. Тибо моргает и говорит:

– Это же Целебес.

Сэм отнимает у него пленку.

– Хватит.

– Но это он. Ты видела Целебеса!

Самый знаменитый маниф Парижа, слон Целебес. Похожий на серую кастрюлю размером со склад, несущий на спине паланкин из геометрических фигур, покачивающий украшенным бычьими рогами хоботом, похожим на небольшой поезд.

– Не знаю, – отвечает она. – Я видела… что-то. Оно было очень проворным. Я сфотографировала его и удрала. Это длилось всего мгновение.

– Так ты здесь, чтобы… фотографировать? – наконец-то произносит Тибо, и кажется, что он насмехается. Как будто сам только что не глазел на негативы. Он бросает тоскливый взгляд на пленку в ее руках. – И эти фотографии потом попадут в книгу?

Солнце над Парижем – не кольцо с пустой серединой, черное, излучающее мрачный свет. Не окруженный лучами расплывчатый оттиск огромной монеты на небе из смятой бумаги. Сегодня оно выглядит обычным.

Тибо и Сэм торят путь через пятнадцатый арондисман. Сэм говорит, что никогда не бывала на этих улицах, но идет уверенно, сверяясь с книгами. При звуках стрельбы, отсветах демонического пламени или причудливом стуке манифовых копыт они прячутся. Они проходят через сходящиеся железнодорожные пути. Тибо, сам не понимая причины, позволяет ей вести.

Где-то внизу раздаются звуки. В тени под мостом висит черный дым и обесцвечивает землю. Сэм пристально смотрит. Тибо наблюдает за тем, как дым движется. Облако смещается против ветра. Принимает разные формы.

Из облака то и дело выглядывают дымные твари, фюмажи[17]. Они беззвучно препираются над трупом мужчины: срывают с него одежду, пачкают сажей и поднимают над землей, вырывая друг у друга.

Потом замирают. Бросают мертвеца. Медленно поднимают дымные головы, глядят на Тибо и Сэм. Он видит на безглазых лицах манифов неуверенность. Видит, как они ее преодолевают, как что-то меняется, и больше тварей ничто не удерживает.

– Бежим, – говорит он.

Сэм возится с камерой на бегу. Тибо пытается протестовать, пытается заставить ее бежать быстрее, тянется к камере, но фотограф бьет его по руке с поразительной силой. Когда они вваливаются в четырнадцатый арондисман, в воздухе что-то меняется. Сэм теперь позади, и когда Тибо оборачивается, он видит, что она упала на колени от внезапного ветра. Одной рукой она держит камеру, другой – держится за землю.