машина остановилась перед большими каменными блоками, перегораживавшими улицу. Метрах в двадцати, посреди пустыря, усеянного обрывками афиш, разломанными тележками из супермаркета, рваной одеждой и ржавыми автомобильными деталями, стояло здание. Все в трещинах, вход забит досками, сплошь покрытыми граффити.

Алексис с Людивиной условились провести операцию, которая на их жаргоне называлась «обыском по-мексикански». Дело парня, покончившего жизнь самоубийством на вокзале, по закону находилось в компетенции полиции, поэтому у парижского отдела жандармерии не было полномочий проводить расследование самостоятельно, но ни Людивина, ни Алексис не собирались бросать след, способный вывести к убийцам. Если они что-нибудь найдут, то оформят все задним числом и вернутся сюда на законных основаниях.

Фары «Пежо-206» едва освещали здание, угадывался лишь его контур.

– Бывали у меня паршивые субботние вечера, но этот, судя по всему, побьет все рекорды, – сказала Людивина, пытаясь разрядить обстановку.

Двое жандармов вышли из машины, осматриваясь вокруг, чтобы убедиться, что явной опасности нет, и стали подбираться к сквоту.

– Можно я скажу ужасную вещь, услышав которую только моя коллега не сочтет меня больным? – спросил Алексис и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Как подумаешь, что Жозеф Селима жил здесь, так сразу понимаешь, отчего он пошел на убийство и потом покончил с собой.

Это было произнесено пошловато-шутливым тоном, но в глубине души он и сам не был уверен, то ли он несет эту чушь, чтобы скрыть тревогу, то ли действительно так думает.

– Надеешься найти что-то из вещей? – подхватила Людивина. – Думаю, зря мечтаешь. В таком месте нормальная вещь долго не пролежит.

На подступах к зданию Алексис достал из кармана куртки-милитари фонарик и осмотрел доски, которыми были забиты окна и двери. Они решили обойти здание кругом, и Людивина постоянно оглядывалась: не прячется ли кто-нибудь в высокой траве. Коварный октябрьский ветер стелился по земле и внезапно поддувал снизу, холодный и бесстыжий, лез под одежду, старался достать до кожи, выстудить тело.

Алексис резко остановил Людивину, схватив ее за предплечье:

– Послушай.

– Что? Это ветер.

– Нет… Внутри. Мне послышались голоса.

Деревянные детали сквота скрипели при каждом порыве ветра. Гул дальнего города не давал расслышать звуки в доме, и Алексис, придвинувшись, приложил ухо к одному из заколоченных окон.

Он простоял так долгую минуту, пока коллега у него за спиной вглядывалась в окрестности, ей было неспокойно.

– Ну как? – спросила она.

– Ничего не слышно.

Алексис начал дергать доски, ища какой-нибудь лаз, и вскоре обнаружил целую секцию, которая открывалась достаточно широко, чтобы в нее мог протиснуться человек.

– Пистолет при тебе? – спросила Людивина.

Он кивнул и похлопал по бедру под курткой. Изнутри пахнуло мочой и каким-то еще более едким запахом, похожим на хлорку. Жандармы сразу узнали его: это был крэк, производное кокаина, вызывающее быстрое привыкание, с характерным запахом.

Луч фонарика серебристым зрачком обшаривал темноту, исследуя скопища мусора, щебня, вспоротых грязных матрасов, поблескивающих осколков стекла от пивных бутылок или дешевого вина.

Каждую стену покрывал целый ковер из граффити, наползающих друг на друга, создавая настоящий лабиринт с непонятными указаниями и бредовыми подсказками. Алексис не знал, что и думать. Местами настенные росписи были покрыты коричневыми полосами или же красными пятнами, возможно следами крови, и складывались в странные иероглифы. Казалось, здесь идеальное место для преступлений.

Всюду едко воняло экскрементами.

Весь этот тухлый мир раскрывался постепенно: выхватываемый на мгновение лучом фонарика, он снова погружался во мрак, пока Алексис осматривал пространство вокруг.

Пол верхнего этажа заскрипел, и с потолка грязным дождем полилась струйка пыли.

Людивина положила руку на пистолет, но Алексис, почувствовав ее нервозность, сжал ее запястье.

– Слишком темно. Оставь пистолет на месте. Не хватало нам сегодня наломать дров.

Он первым шагнул туда, где, казалось, был коридор, и подошел к лестнице. Не успев направить фонарик вверх, он тут же остановился и нагнулся, пытаясь что-то разглядеть или хотя бы расслышать.

С отчетливым щелчком он выключил фонарик, все погрузилось во тьму.

Людивина придвинулась ближе.

– Ты что де…

И умолкла, различив слабый свет, идущий от верхних ступеней. Дрожащие отблески.

Пламени.

Они стали медленно подниматься, стараясь не скрипеть ступеньками, хотя добиться полной тишины не удавалось, и наконец вышли на широкую площадку – пять комнат без дверей. В той, что была напротив, горели свечи. Алексис положил ладонь на рукоять телескопической дубинки. Готовый к любому повороту событий, он с предельной предосторожностью двинулся вперед.

Куски картона вместе с грязными полотенцами были кучей навалены на кусок пенопласта, служивший широкой лежанкой, в окружении полудюжины зажженных свечей. Стены покрывали те же загадочные знаки, что и на первом этаже, пол был так же усыпан мусором.

Здесь меньше воняло испражнениями, но запах хлорки ощущался гораздо сильнее.

В центре импровизированной кровати лежали трубки для крэка и все, что нужно для его потребления.

Алексис заметил кучку одежды и поношенный рюкзак. Он указал Людивине на эти личные вещи.

Ни он, ни она не заметили фигуры, вставшей у них за спиной.

Длинные грязные волосы, свисающие дредами.

Костлявое лицо, удлиненная челюсть, тонкий острый нос.

Потрескавшиеся губы мужчины приоткрылись, обнажив черный рот с обломками зубов. Что-то темное окаймляло его губы, словно размазавшаяся во все стороны помада.

Его выпученные глаза горели безумием. Из полумрака сверкали белки. Лицо перекошено. Почти пародия на человека.

Он занес руки над двумя жандармами.

Вместо пальцев торчали шприцы.

Иглы целились в них, как когти, – длинные и блестящие в танцующем свете свечей.

Он улыбался. Огромный рот. Фанатически горящий взгляд.

Маска безумного клоуна.

7

Обезумевший клоун возбужденно зашевелил пальцами, и стук шприцев заставил Алексиса оглянуться.

Краем глаза он успел заметить, что рука с торчащими иглами уже занесена над ним.

Локоть жандарма ударил клоуна в рот с такой силой, что раздался треск, словно разбилось что-то фарфоровое. Мужчина согнулся пополам, выплюнув струйку липкой крови и несколько осколков зубов.

Тут Алексис разглядел шприцы, примотанные к пальцам клоуна коричневым скотчем. Не желая рисковать, он сразу заломил ему руки и сомкнул наручниками за спиной. Удивление и шок вскоре рассеялись, раздались крики связанного.

Человек стал выворачиваться, но Алексис прижал его к стене, стараясь не пораниться.

– Не двигаться! – скомандовал жандарм.

Людивина снова взялась за рукоять оружия, нервно приглядываясь к двум другим входам в комнату.

Мужчина снова завопил на разрыв голосовых связок. Это был безумный крик. Крик связанного животного, чующего близкую гибель. Невыносимый звук, словно ввинчивающийся в барабанные перепонки.

– Тихо! – прикрикнул Алексис. – Эй, ты! Замолчи!

Но голос клоуна перешел в хрип.

– Проклятье, да он не в себе! – выругался молодой жандарм, указывая на трубки крэка.

– Алекс, я