– Нет, сэр, будьте спокойны.

– И ничего от себя не добавляли, верно? Рано или поздно мы это узнаем. И тогда все, что вы нам тут сообщили, потускнеет.

– Нет, сэр. Все было так, как я говорил. Ни больше, ни меньше.

– Я в этом уверен, – сказал Уолтер своим коллегам тоном простодушной искренности и откинулся на спинку кресла. – Самое трудное в нашей профессии, как и в любой другой, это сказать «верю». Ники – прирожденный источник информации, а это такая же редкость, как зубы у курицы. Будь таких, как он, побольше, отпала бы потребность в таких, как мы.

– А это Джонни, – объяснил Нед, играя роль адъютанта.

У Джонни были волнистые седеющие волосы, тяжелый подбородок, и в руках он держал папку, набитую официального вида телеграммами. Золотая часовая цепочка, сшитый на заказ темно-серый костюм – Джонни мог бы послужить воплощением англичанина для какой-нибудь иностранной официантки, но только не для Ники Ландау.

– Ники, дружище, во-первых, мы должны вас поблагодарить, – сказал Джонни, растягивая слова, как уроженец Восточного побережья США. Его благодушная интонация внушала: «Мы – вкладчики побогаче. Мы – держатели контрольного пакета акций». Боюсь, Джонни это свойственно. Неплохой специалист, но не в силах не выставлять напоказ свое американское превосходство. Иногда мне кажется, что вот тут-то и заключается различие между американскими шпионами и нашими. Американцы, откровенно наслаждаясь властью и деньгами, хвастают своей удачей. В них нет инстинктивного притворства, столь естественного для нас, англичан.

Как бы то ни было, Ландау сразу ощетинился.

– Не возражаете, если я задам вам парочку вопросов? – сказал Джонни.

– Если Нед не против, – ответил Ландау.

– Ну, разумеется, – сказал Нед.

– Итак, представим, что мы с вами сейчас на ярмарке аудиопособий, договорились, дружище? Вы провожаете эту женщину, Екатерину Орлову, через зал к лестнице. Где стоит охрана. Вы прощаетесь с ней.

– Она берет меня за руку.

– Она берет вас за руку, прекрасно. Прямо на виду у охранников. Вы следите, как она спускается по лестнице. А вам видно, как она выходит на улицу, дружище?

Я никогда не слышал, чтобы Джонни называл кого-нибудь «дружище», и решил, что он старается вывести Ландау из себя, чему их в агентстве обучают свои домашние психологи.

– Видно, – отрезал Ландау.

– Так-таки на улицу? Погодите, подумайте, – сказал Джонни с фальшивой любезностью прокурора.

– Прямо на улицу – и больше я ее не видел.

Джонни выжидал, пока всем присутствующим, и в первую очередь Ландау, не стало ясно, что он выжидает.

– Ники, дружище, на этой лестнице в последние сутки постоял кое-кто из наших людей. С верхней площадки лестницы улица не видна.

У Ландау потемнело лицо. Не от смущения. От злости.

– Я видел, как она спускалась по лестнице. Я видел, как она прошла через вестибюль к выходу. Она не вернулась. Поэтому, если кто-то за последние сутки не передвинул улицу, что, не спорю, при Сталине было бы вполне возможным…

– Давайте продолжим, хорошо? – сказал Нед.

– Вы не заметили, кто-нибудь шел за ней следом? – спросил Джонни, беря Ландау в оборот пожестче.

– По лестнице или на улицу?

– И то и другое, дружище. И то и другое.

– Нет, не заметил. Я же не видел, как она вышла на улицу, – вы мне это только что растолковали. Может, вы будете отвечать, а я – задавать вопросы?

Джонни лениво откинулся на стуле, и тут вмешался Нед:

– Ники, некоторые обстоятельства необходимо очень тщательно проверять. На карту поставлено многое, а Джонни действует по инструкции.

– И у меня кое-что поставлено. Мое слово, – сказал Ландау. – И я не желаю, чтоб меня кто-нибудь выставлял дураком, особенно американец, и даже не английский гражданин.

Джонни тем временем вернулся к своей папке.

– Ники, пожалуйста, опишите нам, как была организована охрана ярмарки. Что вы сами заметили?

Ландау глубоко вздохнул.

– Ну, ладно, – сказал он. – В вестибюле гостиницы околачивались два молодых полицейских. Они проверяли всех русских посетителей. Это нормально. А наверху в зале типы повреднее – ребята в штатском. Из тех, кого там называют «топтуны», – добавил он, желая просветить Джонни. – Через пару дней всех топтунов уже знаешь наизусть. Они не покупают, не воруют экспонаты, ничего не клянчат, и один всегда блондин, уж не спрашивайте меня почему. Их там было трое, и всю неделю они не сменялись. Вот они-то и следили, как она спускалась по лестнице.

– Вы никого не забыли, дружище?

– Никого, насколько мне известно, но сейчас вы мне скажете, что я вру.

– А вы случайно не заметили двух седых женщин неопределенного возраста, которые тоже каждый день бывали на ярмарке – рано приходили, поздно уходили и тоже ничего не покупали, не заговаривали с экспонентами и представителями фирм и вообще приходили на ярмарку неизвестно зачем?

– Вы про Герт и Дейзи, насколько я понял?

– Простите?

– Ну, про этих двух куриц из Библиотечного управления. Они приходили пивка выпить. А главное, нахватать побольше проспектов или выклянчить каталог. Мы окрестили их Герт и Дейзи – была такая английская радиопередача в войну и после.

– А вам не приходило в голову, что эти дамы тоже могут заниматься наблюдением?

Нед уже протянул могучую руку, чтобы остановить Ландау, но опоздал.

– Джонни, – сказал, вскипая, Ландау, – это Москва, так? Москва, Россия, дружище. Если бы я вздумал разбираться, кто там наблюдатель, а кто нет, то утром мне некогда было бы встать с кровати, а вечером – лечь. Может, и птички на деревьях напичканы микрофонами, кто их знает?

Но Джонни опять рылся в своих телеграммах.

– По вашим словам, Екатерина Борисовна Орлова упомянула, что соседний стенд «Аберкромби и Блейр» был накануне пуст, правильно?

– Да, это так.

– Но накануне вы ее не видели? Это верно?

– Да.

– А вы утверждаете, что на красивых женщин у вас глаз зоркий.

– Да, утверждаю, и пусть он остается зорким как можно дольше.

– Так не кажется ли вам, что вы должны были ее заметить?

– Бывает, что какую-нибудь и пропущу, – признался Ландау, снова багровея. – Если стою спиной, если записываю что-то, если отливаю в сортире, то мое внимание на секунду может и отвлечься.

Однако холодное спокойствие Джонни уже возымело свое действие.

– У вас в Польше остались родственники, не так ли, мистер Ландау? – Обращение «дружище», очевидно, уже сослужило службу, во всяком случае, прослушивая пленку, я заметил, что оно исчезло из его речи.