ситуацию голос разума; так что в следующую пятницу, пока Майкл был в школе, я вернулся в «Саундмастер» и купил барабанную установку «Пауэр Плюс»; даже раскошелился на третью тарелку, шедшую отдельно; затем весь день потратил на сборку в самом лучшем виде, отполировал хром и стойки и положил на басовый барабан две пары палочек; установка так чертовски впечатляла, что я не сомневался: она растопит сопротивление Майкла, особенно раз уже становилось очевидным, что он тоже устал от трения и схватится за любой повод для перемирия; так что тем вечером я ждал в этом самом кресле, когда Майкл вернется домой, пытался читать Тови о пассакалье, но ни на чем не мог сосредоточиться; и дело уже шло к восьми, когда я наконец услышал, как в замке чирикнул ключ Майкла; что ж, тут у меня скакнул адреналин и пересохло в горле, и затем, когда дверь неожиданно замерла на середине движения, а Майкл впервые заметил установленные барабаны, я стал весь ожидание; и затем он вошел и подошел прямо ко мне, просто прошел через лофт; и потом поблагодарил меня, прямо и безыскусно, и обнял, и держал за спину; потом пошел к себе, сказав, что играть уже поздно — да так и было; потом закрыл дверь и на следующий день съехал;

— Съехал? переспросил я;

— К своей матери, в Южную Каролину, пропал на следующее утро, и, пока он не позвонил, я два дня жил в адской нервотрепке; билет он купил на свои сбережения для «Волкмена»;

— Хм, сказал я.

Он заложил выбившийся пучок волос за ухо; глаза не сходили с серого окна, которое выходило, насколько я мог судить, на безликое воздушное пространство:

— Что ж, сказал он: в любой значительной музыке важен диссонанс;

К тому времени сигарета прогорела до его пальцев; он загасил ее в дребезжащей крышке от банки из-под краски, стоящей на рабочем столе, сразу у двери:

— И впоследствии, когда было решено, что Майкл останется у матери, у меня, так сказать, появилось чуть больше свободного времени; и так я обнаружил, что мне предоставлена щедрая возможность обдумать это злоключение; что ж, довольно продолжительный период времени я, скажем так, все еще активно переживал из-за ситуации; и не отпускал ее, правда, — думал о ней нескончаемо, снова и снова, просто-таки все время; но за этот период, как ни странно, в самый его разгар, я обнаружил, что тянусь мыслями к Бетховену; и в конце концов пришел к выводу, что здесь может существовать некая связь — между моей ситуацией и моими музыковедческими загвоздками; и так за несколько недель постепенно сформировалась мысль: что поздний интерес Бетховена к вариациям связан не столько с расшелушивающимся развитием или управляемыми тональными полями, как учат по традиции, сколько с алгоритмом разрешения проблем; другими словами, для Бетховена вариации стали музыкальным способом что-нибудь обдумать — своего рода попперовский метод испытания аспектов, допущений и слабостей тематической гипотезы с разных точек зрения; другими словами, вариации, как и мои размышления, представляют собой вылазки к некоему высшему пониманию, повторные хватания и кружения по направлению к какой-то центральной истине; но еще вариации иллюстрируют то клише, что истина в конечном счете остается неопределимой; потому-то и нужны сложные пляски вариаций: мы никогда не приходим к тому, что ищем, где больше не понадобятся все нашаривания, все переборы вариаций, к той точке, где больше не будет музыки, — на что я отвечу И к лучшему!; таким образом, для позднего Бетховена лучше красота борьбы и тщетности, чем иллюзия достижения; ибо пока мы боремся, сказал бы он, мы прекрасны;

— И это тезис твоей статьи;

— Совершенно верно; и могу с удовольствием доложить, что ее тепло приняли в журнале АМО; я даже получил записку с приятными словами от какого-то младшего редактора;

— Браво;

— Благодарю; и я в самом деле верю, что у статьи есть ценность, особенно раз она рассматривает техническую тему с нетехнической точки зрения — это всегда предпочтительный подход;

— М-м;

— Да, сказал он и выдохнул: но, конечно, сына мне это не вернуло…

Он остановился и сел на кровать рядом со мной; та фыркнула под его весом:

— Но, полагаю, вы с Майклом восстановили общение, сказал я;

— Спорадическое, сказал он: мы перезваниваемся;

— Тогда ты никогда не думал отправить это ему? сказал я, показывая на круги и цилиндры барабанной установки посреди комнаты;

— Да нет, сказал он: в конце концов, едва ли известно, что случится; и вообще-то я не против оставить ее здесь, даже не трогать: я ее считаю своего рода мемориальной скульптурой;

— Хм, сказал я;

— Твою мать твою мать твою мать твою мать, сказал он;

— Прошу прощения? говорю я;

— Знаешь, мне надо сходу кое-что обозначить, говорит он: и это вот что: есть одно — только одно, — чего я хочу от этой жизни; во всем божьем творении меня удовлетворит только одно…; но по этому одному я тоскую, горю, я этого жажду, алчу и вожделею; это придает суть и текстуру всему остальному опыту, это источник всего смысла: чтоб этот гребаный разбрызгиватель наконец повернулся!..

Все это время он не поднимается с газона, лежит ничком, возится с крошечной головкой разбрызгивателя прямо у себя под носом, нижний хрящ которого почти наверняка щекочет всклокоченная трава газона; разбрызгиватель состоит из маленького круглого основания и одной короткой трубки, держащей на весу две выгнутых наверх руки, словно миниатюрный тяжеловес, с гордостью демонстрирующий мускулы; с моей точки зрения, с этой штукой мало что можно было сделать, но Ник не унимается — все пропеллирует руки разбрызгивателя указательным пальцем, хватает его и трясет или одержимо откручивает и снова затягивает шланг:

— Ладно, говорит он затем: Ладно…; теперь последняя попытка…

Он привстает на полукорточки, потом семенит вдоль шланга до маленького крана, торчащего из стены гаража; изучив шланг еще раз, он выжидает, а потом рвано крутит кран:

— М-мать, говорит он, когда разбрызгиватель просто мечет воду по бокам, нисколько не двигаясь; на мой взгляд, выглядело это так, будто из бицухи мини-силача брызнули ручьи избыточного тестостерона;

Ник мне нравится: у него этакое облысение — медово-розовый кружок, растущий над опушкой на темечке, — которое не сказать чтобы