Котелок, Брак и Сэм Простак почти полночи провозились с трупами, сбрасывая их в речку, и теперь храпели на конюшне, так что их я решил покуда оставить в покое. Им я заплачу позже, и каждому по марке сверх того, за чёрную работу с мертвяками. Зная, что за грязный труд больше заплатят, на него быстрее найдутся добровольцы. А я знал, что мне они вскоре понадобятся.

Я обратился к сэру Эланду:

– Я ухожу. Окати-ка Йохана водой из ведра и скажи, что он за главного, покуда я не вернусь.

Лжерыцарь кивнул, но в его взгляде я уловил недовольство. Он-то, ясное дело, думал – это ему достанется должность моей правой руки. Может, и досталась бы, если бы я Эланду доверял, а я не доверял. Потому что повода для доверия он так и не предоставил. Анна Кровавая не раз спасала мою шкуру под Абингоном, ну и я в долгу не оставался, что и укрепило нашу связь. Йохан был мне братом, при том что мы с ним не ладили, и это была связь несколько иного рода. Может, не самая надёжная, но всё-таки связь. Никогда Йохану не стать моей правой рукой, что бы он сам на сей счёт ни воображал, но место ему при мне всегда сыщется. По крайней мере, перед ним я тоже в долгу. В таком случае пусть будет моей левой рукой. Сэру Эланду при этаком раскладе не оставалось места ни по какую из рук, насколько я мог судить. Он мог или встать ниже женщины по рангу, или проваливать, для меня это было всё едино.

– Анна, Лука, за мной, – позвал я. Вывел их во двор за харчевней. Мы с Анной оседлали своих лошадей, Луке достался мерин Йохана.

– Куда едем, начальник? – спросил Лука, когда мы справились с упряжью. Я сощурился на холодное и бледное утреннее солнце и указал на вершину холма, возвышающегося над западной частью Эллинбурга.

– Вон туда. Там, наверху, святая обитель. Монахини служат Матери.

– Зачем? – удивилась Анна.

– По всей видимости, тётушка моя приняла священный обет. Если так и есть, то она находится там.

– И тебе нужна с собой женщина, чтобы тебя впустили?

– Может, да, а может, и нет. Ты, Анна, едешь со мной, потому что я могу на тебя положиться, а не из-за того, что там у тебя между ног.

Она обожгла меня взглядом.

– Так поэтому ты меня взял, а не своего брата?

– Брата я не взял, потому что он упился в стельку, а «едрёна монахиня» – это его любимое присловье, – ответил я. – Так что на этот раз и без него обойдёмся.

Лука Жирный хохотнул, и даже Анна вымученно улыбнулась, что бывало редко.

– Ладно, – она вскочила в седло, мы тоже, и наша троица выехала навстречу чудесному эллинбургскому утру. Чудесное утро в Эллинбурге – это когда дождь ещё не пошёл, а только собирается.

– Глядите в оба, – прошептал я, когда мы выехали с переулка на узкую улицу, затенённую верхними этажами. – Непонятно, хорошо ли они вчера уяснили наш намёк.

Когда я передавал послание через парнишку, которого пришлось отпустить, я всё ещё предполагал, что у меня есть и другая собственность. Теперь же, когда оказалось, что, по-видимому, ничегошеньки у меня нет, как бы эта угроза не прозвучала несколько легковесно. Мы, все трое, надели латы, у меня под сутаной с капюшоном скрывалась кольчуга и перевязь с Плакальщицами. Лука Жирный, не привыкший к седлу, восседал на коне как мешок с репой, но и у него на ремне болталась грозного вида секира, а у Анны Кровавой – кинжалы и арбалет. Не думаю, что кто-нибудь в тот раз недопонял наши намерения.

– Здесь пока остановимся, – вдруг сказал я.

– Прямо здесь? – спросила Анна.

– Прямо здесь. В Свечном закоулке.

Я свёл их с дороги вверх по извилистому проулку между нависшими стенами доходных домов, вместе с лошадьми пробираясь по широким пологим ступеням. Эллинбург по большей части стоит на холмах, ступени и узкие проходы извиваются между тёмными нависающими над головой зданиями, которые, кажется, там наверху сходятся крышами. У верхнего конца проулка было подворье с постоялым двором на одной стороне и свечной лавкой на другой. Я обернулся к постоялому двору.

– Анна, сходи-ка разузнай, можно ли снять комнату на одну ночь. Хочу узнать, кто там сейчас на карауле.

– Почему я? – удивлённо взглянула на меня Анна. – Ещё подумают, будто я шлюха.

Вот это вряд ли. Анна так ловко держится в седле, будто бы в нём и родилась, на ней кольчуга поверх рубашки из вываренной кожи, у пояса – два кинжала, с упряжи свешиваются арбалет и колчан. Так что едва ли кто-нибудь в обозримом будущем сможет принять Анну за шлюху.

– Потому что ты не местная, и тебя не узнают ни в лицо, ни по выговору, – ответил я, и ей оставалось лишь молча согласиться. Как-никак мы-то с Лукой были оба из Эллинбурга. Она надулась, но спешилась и толкнула дверь постоялого двора.

Мы с Лукой сели ждать, держа лошадей за углом, чтобы их не было видно.

Вернулась Анна с лицом, перекошенным от гнева.

– Ну ты и мудак, – бросила она мне.

Я вскинул брови. Анна была моей правой рукой, и такое было ей простительно, но всё-таки.

– А что такое? – спросил я.

– Да взбрело ему в голову, что это мне нужна шлюха, вот он и говорит – слишком, дескать, у меня страшная рожа для любой из его девок. Так что спасибо, начальник. Отлично я себя теперь чувствую.

Анна редко выдавала за раз такое количество слов. Значит, она по-настоящему расстроена, а такого я допустить не мог.

– Ладно, – сказал я. – Постойте-ка здесь.

Перебросил свои поводья Луке и слез с лошади.

– Погоди, – начала Анна, но я не стал её слушать. Анна была хорошим солдатом и хорошей женщиной, а постоялый двор был когда-то моим. Даже если теперь я им не владею – ну, это мы ещё посмотрим, – я не потерплю такого с ней обращения. Она была моей правой рукой, и, хотелось бы думать, моим другом.

Пинком распахнул я дверь и вступил в неприбранную комнатушку, сжав в пальцах рукояти Плакальщиц, готовый карать за нанесённое оскорбление. В комнатушке обнаружился всего один человек – толстый лысеющий мужчина годов пятидесяти или около того. Он склонился над столом в растёкшейся лужице свежей крови. Похоже, Анна Кровавая уже свершила свою собственную карающую справедливость. Как по мне, слишком уж строго карающую. Я развернулся и вышел назад к своим.

– Могу и сама за себя постоять, – проворчала Анна. Поворотила коня и поехала дальше по переулку, не глядя в мою сторону. Я вскочил на кобылу и поехал следом. Анна могла постоять за себя, это уж точно. Своё

прозвище заработала она при Мессии, и мне было известно, на что она способна. Из-за возращения в родные места я, видимо, подзабыл, что со мной за люди. Она обошлась с обидчиком суровее, чем он того заслуживал, и при других обстоятельствах я бы, может, и рассердился, но я дал ей ощутить свою незначительность, чего делать не стоило. Лука Жирный следил за своим конём и держал язык за зубами, что с его стороны было весьма разумно.