плащи, нежданно робко отстраняется, птицы, галдящие в глубине леса, умолкают. Остаётся только монотонный шум подкованных лошадей, чеканящих шаг на тракте, и жалобный скрип повозок. Земля изредка вздрагивает от далёкой поступи титанов.

Но тишь за Стенами обманчива. Это ловушка, что усыпляет внимание и реакцию — Леви на такое уже натаскан жизнью. Потому, когда дождь хлёстко обрушивается завесой, Аккерман лишь флегматично натягивает капюшон и коротко чешет лошадь, чтобы та не волновалась и продолжала неспешно трусить против хода колонны. После того, как разведка вошла в лес, а вечерние сумерки стали плясать тенями, Шадис распорядился на новую перестановку: специальный отряд принимал контроль за отступлением, замыкая процессию после возвращающихся ударных.

Потому сейчас Леви медленно скользит глазами по потрёпанным солдатам, что пытаются нагнать корпус. А затем его сердце вдруг пропускает удар.

За сегодня сердце Леви вообще пропускает слишком много ударов. А потом бьётся немыслимо часто. Разведкорпус и его жена точно сгонят Аккермана в могилу раньше времени.

В этот раз сердце колко замирает, наливаясь холодом, когда Леви в общем потоке отступления, в самом хвосте, видит коня по кличке Бурун — своевольную ретивую особь, которую Аккерман знает не понаслышке. Однако поводья Буруна держит вовсе не Катрина, а два тяжело дышащих солдата. Едва ли не зелёные, напуганные и загнанные. Один ранен: на голову спешно намотан бинт, пропитавшийся кровью у виска. Боец, прикрыв глаза, едва держится в седле, облокотившись на спину товарища, что дрожит осиновым листом.

— Почему вы на этом коне? — Леви резко вклинивается перед ними. Бурун недовольно фыркает, гарцует и топает, желая встать на дыбы — Леви это дело резко пресекает, кладя ладонь поверх морды. Животное, чувствуя знакомый запах, кажется, успокаивается. Солдаты же вздрагивают и испуганно замирают, рассматривая подъехавшего. Аккерман хмурится: — Где капитан Бишоп?

— К-капитан нас с-спасла… — выщелкивает сквозь трясучку нераненый. Нервно сглатывает, придерживая товарища. — Она д-дала нам коня — наши погибли, а титаны были…

— Где она? — раненый слабо кивает в сторону дороги, а затем снова прикрывает глаза. Леви сжимает поводья.

— Она осталась? — Аккерман прилагает громадное усилие, чтобы не сорваться на крик. Он готов рвать и метать. Руки чешутся. — Одна?

— Д-да…

— Скáжите командиру Смиту, где я, — холодно чеканит Леви и отпускает Буруна. Резко шпорит свою лошадь, уводит с тропы и гонит вдоль процессии назад.

Дождь навязчиво барабанит по капюшону, капли то и дело затекают за ворот, а вода застилает глаза. Мысли путаются в клубок, затягиваясь безнадёжной раздражённостью. Одна. Она там одна. Без коня. Героиня хренова, он её придушит за такое мужество и упёртость.

Лошадь Аккермана скачет быстро, буквально летит, несмотря на усталость под конец дня. Леви всё же пришпоривает, от какого-то гложущего отчаяния. Не успеть. Не успеть, как было в тот раз, когда он потерял Изабель и Фарлана, когда тоже ушёл слишком далеко вперёд.

“Кáта…” — её имя его талисман, надежда и защита. Она — всё, что у него есть, всё, чем заполнено сердце. Потерять её будет значить лишиться последнего островка света. Последней зацепки за жизнь.

Леви пересекает тракт, когда людей больше нет на дороге. Все уже отступили. Он на мгновение теряется, прикидывая, где её искать. Эти два дрожащих листа едва ли обозначили картину. Ему выпустить ракету? Как её найти?

Неожиданно вдалеке слышатся грозные завывания титанов, громоздкая поступь особей и шумные рыки. Леви тянет поводья, заставляя лошадь сбавить шаг, и жадно вслушивается, пытаясь выявить направление. Шелест проливного дождя перекрывает детали, но внезапно Аккерман отчётливо различает рубящие удары, звон якорей и шум газовых баллонов. Леви приободряется. Шпоры идут в ход, и он выводит лошадь на тропку, ведущую напрямую по звуку. Слышится дрожание земли — титаны падают.

— Победи их. Победи их всех и выживи, — сквозь зубы шипит он, пригибаясь к гриве, чтобы не упасть из седла из-за веток. Сокращает путь через бурелом. — Победи и выживи…

Дрожь повторяется снова и снова, уже ближе. Дождь укутывает лес завесой, что Леви едва различает, где пень, а где можно проскочить через стволы. Аккерман просто отчаянно спешит, полагаясь на чутьё Эквус — она его никогда не подводила.

Наконец после череды оврагов, деревья расступаются, и Леви выруливает на поляну. Останавливается. Лошадь шипит и встаёт на дыбы от резкости натянутых поводьев. Аккерман едва сглатывает, ощущая внутри холодную пустоту. И тут сердце снова пропускает удар.

Он посреди побоища. По поляне раскиданы огромные туши, от которых идёт пар; небо щедро поливает их водой. Живых титанов уже не видно. Леви наскоро пересчитывает. Десять. Десять, мать его, титанов валяются мертвыми.

Поляна пропитана звонкой тишиной. Только дождь и шёпот пара — более ничего. Эта тишь предательски напоминает кладбище. Душа Леви скручивается в узлы, вытягивается в тончайшие струны, который того и гляди порвутся в этом зябком вакууме.

— Кáта! — он едва узнаёт свой голос: слишком выправленный, готовый вот-вот сломаться, будто бы чужой. — Кáта!

Дождь не даёт эху разлететься. Леви быстро пускает лошадь рысцой, петляя между телами, а глаза отчаянно пытаются заметить хоть что-то.

— Ну же… не смей тоже уходить… — цедит он, жадно всматриваясь, как вдруг его сердце замирает в третий раз.

Он видит её. Катрина лежит на спине. Клинки сложены, рукоятки на месте. Глаза закрыты, умиротворённо закрыты, что издали можно даже решить, будто она спит. Леви всем телом подаётся вперёд, перекидывает ноги через седло, спрыгивает и мчится к ней. Падает на колени рядом: трава обманчиво проминается, что Аккерман тут же пачкается в размягчённой дождем грязи. Его движения, доселе рваные, приобретают выдержанную чёткость. Он кладёт пальцы на шею, ниже угла челюсти, и надавливает. Поначалу кожа едва что-то различает, но затем чувствуется пульс — слабый, натянутый. Будто её сердце трепыхается бабочкой, а не стучит.

Леви шумно выдыхает. Живая. Живая.

Он нервно улыбается, чувствуя, как щиплет глаза. Ладони оглаживают лицо, убирают прилипшие влажные волосы с лица, поправляют плащ. И тут его рука, что шла по её спине, напирается на тугой узел: затянутый ремень или просто тряпка, повязанная поверх рубахи. Аккерман рассеянно подцепляет ткань, и на пальцы попадает что-то липкое. Не просто влага дождя. Леви резко отдёргивает руку. Кровь.

Её смывает проливной дождь. И только сейчас капитан оглядывает траву под женой. Все фиалки, все травинки окрашены тёмным вишневым отблеском. Леви сдавливает челюсть, что кажется, будто зубы сейчас сломаются.

“Слева…” — только и успевает понять он. Что там у людей слева? Чёрт его знает, вроде опаснее, если рана справа. Леви хмурится, пытаясь упомнить. Кишечник, почка, селезёнка… Но крови слишком