Иван-то знал, что может сделать мать. Она начнет плакать, и он, скорее всего, останется. Но Косой был прав. Тому сейчас в самом деле нельзя домой. Рано. Вот когда отец выпьет свои законные поллитра и завалится спать, тогда Косой вернется. А другие пацаны жили не так близко. Он решился:

— Ладно, схожу. Только не уходите отсюда, поняли?

— Ясное дело, дождемся, — ответил Косой.

Галка икнула, стыдливо закрыла рот ладошкой:

— Ой, ну что за гадость…

Иван бросился в темноту, прочь от костра. До самого дома он бежал, не переводя духа, как будто что-то случилось, надо Галку спасать. Ключей у него своих не было, пришлось позвонить. Открыла мать и сразу начала:

— Еще позже ты прийти не мог, конечно?

Но он ее не слушал:

— Да ладно, ма, я сейчас…

Он бросился на кухню, схватил какую-то банку, открыл кран. В банку с шипением бежала ледяная вода, а мать, стоя за спиной, выговаривала:

— Сырую воду пить нельзя! Кипяченая в графине!

— Да ладно, ма. — Он попытался проскользнуть в коридор, но мать загородила ему путь:

— Опять туда?! Опять к этому жуткому Косому? К своим приятелям?!

— Опять! — Он все же вывернулся и выскочил на лестницу. И вот он уже на пустыре. Бросается туда-сюда, ищет, зовет… Но угли догорели. И где теперь сидят ребята — не поймешь. Наконец он услышал голос Косого:

— Ты, Вань?

— Я! А.., она где?

Косой выступил из темноты, его лицо озарил огонек папиросы.

— Да где же она? — почти выкрикнул Иван.

— В кустах. Там, где покрышки старые валяются. — Косой показал за спину — Иди, она ждет.

Иван ни о чем его не спросил, но по смущенному лицу Косого, по его виноватому голосу все понял. Его опередили На подгибающихся ногах он прошел к кустам, раздвинул их, позвал:

— Ты тут, Галя?

— А? Здесь я, здесь… Иди сюда… Ты кто, а? Который?

Он вдруг ощутил на своем лице прикосновения ее горячих мокрых пальцев. Мокрых? Почему?

Ведь дождя давно не было, земля сухая. От ее пальцев резко пахло чем-то животным, и этот запах был ему противен. Он сунул ей банку и услышал, что она жадно пьет, захлебываясь, булькая, постанывая от удовольствия. Наконец булькание затихло. Галка спросила уже более осмысленным голосом:

— Это ты, Ванечка?

— Я.

— Иди ко мне. Ты что — боишься?

Он опустился на колени, нашарил рукой ее плечо, потом шею, потом полную грудь. Она хихикала и повторяла:

— Смешной какой, ну, давай, пошли ко мне…

Домой он вернулся на рассвете. С Косым он не поссорился. Иван себе сказал: «Еще чего — терять друга из-за какой-то…» А Галка была именно «какая-то». Он в нее не влюбился — не получилось.

Когда понял, что она изменила ему, не дождалась, то разозлился только на нее, а не на дружков, которые воспользовались моментом.

Галка к ним стала часто ходить. Она работала в овощном продавщицей. Весь день вешала картошку, свеклу, апельсины. Выпивала в подсобке, курила прямо за прилавком, никого не признавала, материла покупателей. Особенно обожала обложить крупным, крепким матом военных и милиционеров. «Эти — самые тупые, — говорила она. — Уж это — конец света…» Ее не увольняли, потому что Галкина мать работала в том же магазине уборщицей. Когда-то стояла за прилавком, но по причине беспробудного пьянства была снята с должности — нахамила, кому не надо было, из начальства… Но друзья в магазине жалели пьянчужку и терпели ее беспутную дочку. Отец у Галки пребывал в местах не столь отдаленных. Раз в полгода мать паковала передачки, покупала плацкартный билет и катила в Туву, на свидание. Возвращалась опухшая от слез и водки и несколько дней не работала, поучала Галку, как надо жить, чтобы не попасть в лагерь… И красиво запевала любимую песню: «Ты помнишь тот Ванинский порт?!.»

А Галка стрелялась от таких поучений и удирала из дома, куда придется. На пустыре ей нравилось. У ребят с ее легкой руки завелась выпивка. Выручала складчина. Косой всегда мог вытянуть у отца рубль-другой, когда тот уснет, прочие тоже поворовывали у родителей. Иван от них позорно отставал. Ему тоже надо было скидываться в общий котел, только вот у матери он брать не мог.

Все решил случай… И как раз с подачи Галки.

Как-то в сумерках ребята шли по пустырю — костер разжигать. Бутылку они уже приобрели, Галка принесла картошки, колбасы… Впереди, среди желтой осенней травы, замаячил какой-то ворох тряпья. Сперва подумали — кто-то старое пальто выкинул. Подошли ближе и увидели — на земле лежит и спит пьяным сном мужик. Рассмотрели его, потолкали ногами, посмеялись — хорошо уделался дядя! А Галка вдруг опустилась на колени и, ни слова не говоря, стала лезть к пьяному в карманы. Ребята ничуть не смутились. Какая разница, у кого брать — у отца с матерью или вот у такого? Иван тоже молчаливо одобрил ее поведение. Он бы и сам так смог — уж очень надоело выпивать за чужой счет. Из-за этого падал его авторитет — а ведь он был среди дружков самый сильный и рослый… Раньше его уважали, а теперь?

Он прикрикнул на Галку:

— Не лезь, я сам!

Оттолкнул ее и быстро, как будто занимался этим всю жизнь, обшарил пьяному карманы. Сперва нашелся скомканный носовой платок, который Иван с отвращением выкинул. Потом обнаружилась помятая пачка «Примы». Ее он отдал ребятам. Его разобрал азарт — что он еще найдет? Следующим призом был кошелек. Потрепанный такой коричневый кошелечек. Иван отстегнул кнопочку, заглянул.

— Есть кое-что, — сказал он и сунул кошелек в карман. В свой карман, разумеется.

И тут пьяный вдруг зашевелился. Разомкнул опухшие губы, забормотал что-то, приоткрыл один глаз… Увидел Ивана:

— Сукин сын, пошел на…

Косой засмеялся. Галка хихикнула. Иван их уже не слышал. Откуда взялась эта холодная ненависть к пьяному? Ведь он видел его первый раз в жизни. И разве так уж сильно на него обиделся?

Все случилось как-то само собой — нога Ивана поднялась и с силой опустилась на лицо жертве.

Тот вскрикнул, а ребята разом замолчали. Тишина за спиной опьянила Ивана. Он бил пьяного ногами, рассчетливо, безжалостно. Нет, он его не просто бил. Он его УБИВАЛ.

— Хватит, Вань! — Косой схватил друга сзади под локти, попытался оттащить.

Иван двинул ему локтем в живот так, что Косой отскочил и крикнул:

— Да ты ж убьешь его!

— Убью! — подтвердил Иван и нанес пьяному еще пару ударов. Но это было уже лишним — тот не шевелился. И тут Иван на него посмотрел. Когда бил — не очень-то рассматривал. А теперь увидел, что сотворил, что можно сотворить с человеком… Он круто развернулся и пошел прочь. И не оборачивался. Страшно было подумать, что ребята за ним не пошли. Значит, он останется один. Навсегда один.