– Оба кабинета? – спросил Хьюберт. – Но ферма давно заброшена, много лет. Мне известно, что нам удалось сохранить большую часть строений, но сейчас они, наверное, в ужасном состоянии.

– Не имеет значения, – сказал Спад. – Я всегда хорошо управлялся с молотком и гвоздями, хотя кому-то может показаться, что я хвастаюсь. Это будет прекрасной терапией для нас обоих. А пока у меня есть для вас небольшое поручение.

– И что это такое?

– Мне надо, чтобы вы кое-кого нашли. Человека, который когда-то там жил. Он ушел оттуда, когда бульдозеры двинулись на ферму. Ушел, как и все остальные. Не думаю, что хоть кто-то из них знает, что нам удалось спасти ферму. Ну, во всяком случае, о нем целую вечность никто не слыхал. – Спад потянулся за новой пачкой бумаг. – Его зовут Биби Браун. По слухам, он самый просвещенный человек во всей стране. Думаю, он будет нам очень нужен. – Спад глянул на новую страницу, которую держал в руке. – XL-40T, – громко прочел он. – «Корпоративная санкция на отправление правосудия Верховным Судом»…

Биби Браун, мудрец поневоле, наблюдал восход солнца над рекой, как делал это каждое утро со своего обычного, дающего хороший обзор места рядом с мостом, под которым ночевал. Мост – не такое уж плохое место для жизни, размышлял он про себя, стоя рядом. Мост служил ему верой и правдой все прошедшие годы, уберегая от дождя и снега. Конечно, удобства здесь не такие уж изысканные, но по крайней мере квартирная плата – вполне по карману, а вид вообще потрясающий, и масса времени для размышлений. Размышления же для Биби, прежде всего и всегда, были тем, чего он страстно желал едва ли не с самого рождения, то есть – пребыванием в самом сердце тайны, день за днем, день за днем, день за днем.

А еще он желал, чтобы его оставили в покое.

Как утверждал его дядюшка Отто, который передал племяннику владение древнемонгольской методикой прочищения мозгов, чему сам он научился в Азии, Биби обрел состояние, какое можно было бы квалифицировать как «определенную прозрачность бытия». Если только можно здесь употребить слово «обрел», размышлял Биби, ведь оно вполне способно ввести в заблуждение, как случается со многими словами. В конце концов, было бы столь же верно сказать, что прозрачность обрела его самого.

И, как он узнал на собственном опыте, даже небольшая прозрачность могла оказаться очень опасной, особенно когда она проявлялась в обществе, привлекая людей, жаждущих знаний, мудрости, руководства… Дело было не в том, что Биби НЕ ЖЕЛАЛ помочь таким взыскующим: просто его бросало в дрожь – как всякого здравомыслящего человека – при мысли о том, сколь безнадежны попытки научить кого-нибудь чему-нибудь. Да он и не знал, возможно ли это на самом деле. И мысль о такой ответственности заставляла его мечтать о том, чтобы стать… ну… стать прозрачным. Или, может быть, вообще исчезнуть. Кстати говоря, это как раз и происходило в данный момент. Биби посмотрел на свою ладонь, которая начала мерцать и становиться прозрачной: он смог, правда, не очень четко, различить очертания камней и стеблей травы сквозь кожу ладони, когда подержал ее над землей.

Однако дядюшка велел племяннику помогать другим, и Биби уже начал делать это по-своему, скромно и незаметно. Вокруг него как-то стали собираться люди, целая группа, – по какой причине, он не мог с уверенностью сказать; но все вместе они стали проводить дни под мостом, упражняясь в прочищении мозгов и в применении других принципов, которые преподал ему его дядя: практики «Абсолютного Присутствия», «Четырех Свобод» и… и… и…

Но солнце вставало во всем своем блеске, а Биби Браун стоял, снова впав в древнейшую и самую неискоренимую болезнь человечества: он думал о жизни, вместо того чтобы этой жизнью жить.

Биби набрал в грудь побольше воздуха, выдохнул и, обратив лицо к солнцу, снова взял на себя обязанность просто жить.

Если бы вы смогли оказаться внутри самого времени в данной конкретной точке истории, вы, возможно, сочли бы этот опыт несколько выбивающим из колеи. Вы могли бы обнаружить, что ваше надежное, упорядоченное движение вперед становится ненадежным. Для вас стало бы очевидным, что вы движетесь неравномерно, рывками и даже порой останавливаетесь для непривычного отдыха, а после ведать не ведаете, где вы оказались и где именно начали движение. Вы могли бы вдруг осознать, что даже не вполне понимаете, что такое «где».

Ибо вы прожили жизнь в уверенности, что движетесь вперед шаг за шагом, с каждым тиканьем часов, упорядоченно, словно под барабанный бой. Что же вам остается делать, когда вы узнаёте, что были абсолютно субъективны? Когда можно сказать, что, на какой бы скорости вы ни мчались, в перспективе Вселенной абсолютно безразлично, вперед вы движетесь или назад. Что с определенной точки зрения вряд ли можно утверждать, что вы вообще существуете. Что же вам остается делать, когда вы осознаёте, что двенадцать цифр, равномерно расставленных на вашем круглом белом циферблате, абсолютно произвольны?

Полли была просто измотана до предела. Сначала на их район налетели полчища сверчков, пожравших картонные коробки, обложки книг и виниловое покрытие стульев и по ночам не дававших никому сомкнуть глаз своим неумолчным стрекотом. Ну и конечно – обычные проблемы с Новой Погодой. Из-за целой серии временных и гравитационных бурь, разразившихся на прошлой неделе, вышло из строя электричество, была перебита полная кухня посуды, а доставка заказанных продуктов задержалась на несколько дней. Не говоря уже о многих непривычных и ответственных обязанностях, связанных с ее новой должностью в корпорации «Что-за-Сосиска!». К тому же Полли все еще изо всех сил пыталась сохранить свою волонтерскую работу в местном доме пенсионеров, где вела класс художественной росписи по бархату.

«Вот это – наш новый мир, – думала Полли. – Здесь времени никогда не хватает».

С недавних пор само время стало настолько ненадежным, что она совершенно не могла на него полагаться: оно спотыкалось и приостанавливалось, а порой даже мчалось назад, так что ей иногда приходилось работать снова в тот же самый день, который она только что отработала. Покончив с уборкой и другими сегодняшними делами, Полли щелкнула кнопкой телевизора, укрепленного над стойкой.

Предполагалось, что «Завтрашнее Шоу» Дэна Атмоста покажет интервью с новым ГИДом страны, и она поглядывала на экран, одновременно работая сканером: вносила маркированные штрих-кодом братвурсты, франкфуртские и прочие сосиски в компьютерный каталог, чтобы знать, сколько чего следует заказать на следующую неделю.

Она все еще привыкала к «Новым Мясам» – так корпорация «Что-за-Сосиска!» называла биоинженерные гибриды, которых появлялось все больше и больше. Клубничная говядина была одним из самых популярных сортов мяса, равно как и черволятина – буйволятина, скрещенная с черешней; и надо признать, вкус этих продуктов становился хоть сколько-то сносным, когда удавалось преодолеть первое впечатление чего-то странного. Ребятишкам, толпой валившим в харчевню, после того как открывалась продажа со скидкой, новые продукты откровенно нравились. Однако некоторые варианты были такими странными, что Полли была уверена – к ним ей никогда не привыкнуть: странное скрещивание курятины с треской и свининой привело к появлению поразительно популярных курыбных сосисок и всеобщих любимцев – свирыбочипсов.