— Я поняла, мадам, и сделаю все, как надо.

— Ступай. А-а, — прошипела старая королева, щуря глаза, — ты вздумала нарушить мои планы, ты упорствуешь в своей вере и не желаешь отречение сыну? Но ты поплатишься за это. Твои гугеноты лишатся покровителя королевской крови, а сама ты еще узнаешь прелести моего двора, который покажется тебе адом.

И бедной Жанне не стало прохода в замке Блуа. Над ней посмеивались, ее наряды критически обсуждали, перешептываясь за спиной, глядели, как на иноземное существо, пришедшее из другого мира, на ее глазах устраивали откровенные сцены разврата и пьяных оргий. Однажды утром, когда она проходила по залу в окружении гугенотов, на ее пути встала группа придворных, громко обсуждавшая свежие новости. Не услышать было невозможно. Жанна остановилась, побледнела, в растерянности забегала глазами по лицам охранников. Какой-то дворянин, захлебываясь от восторга, в обществе придворных дам рассказывал о том, как вчера вечером, едва муж графини де Морвилье уехал по делам, он стал раздевать его жену прямо на столе, за которым только что сидел ее супруг, а потом он столько раз занимался с ней любовью в самых извращенных позах, что, в конце концов, ему это надоело; когда графиня стала упрекать его в немощи, он позвал четверых друзей, которые и удовлетворяли ненасытную плоть графини до самого утра.

Придворные от души хохотали и восхищались похождениями товарища, причем так громко, что Жанна не выдержала и тоже громко воскликнула, обращаясь ко всей группе:

— Как же вам не стыдно, что вы такое рассказываете, милостивые государи?! Ведь рядом с вами королева, кто дал вам право так забываться в ее присутствии?

Вся группа склонила головы и, взмахнув шляпами, прошлась разноцветными перьями по белым плитам пола.

— Ах, простите, ваше величество, мы вас не заметили.

И то же бесстыдное и надменное выражение лиц у всех, как и до этого.

— Мерзавцы! Вас следовало бы проучить за дерзость, которую вы позволили себе в присутствии королевы!

— А, это вы, господин Лесдигьер? Рады вас видеть в добром здравии. Говорят, вы стали графом? От всей души поздравляем. Как вам парижская мода? Головной убор у вас не тот, такие сейчас не носят, да и фрезы на вашем воротнике не того покроя…

— Что-о? — Лесдигьер схватился за рукоять шпаги. — Вы смеете мне указывать?

— Мы? Ну что вы, господин граф, как можно! Вас здесь любят и уважают — и вас и ваших друзей. Никто и не думает искать ссоры, поверьте и спросите любого.

Лесдигьер скрипнул зубами и бросил шпагу обратно в ножны. Жанна повернулась и отправилась дальше, ее гугеноты, молча, последовали за ней. Тотчас за их спинами вновь раздался громкий смех и рассказчик, как ни в чем не бывало, продолжил повествование.

В письме сыну Жанна призывала его быть стойким и не поддаваться соблазнам двора, а также свято хранить свою веру. Она рассказывала ему о том, что здесь понимают под словом любовь. Она просила его не выказывать слабость к развлечениям, могущим заставить его свернуть с избранного пути.

«Каждый вечер здесь разыгрываются представления, — писала она. — Играют мистерии, шутки, комические номера, изображают шутов, ослов и лошадей, античных героев и героинь, женщины перевоплощаются в мужчин, а мужчины в женщин; и те, и другие совершенно бессовестно вешаются друг другу на шею».

Она писала, как придворные разыгрывали сцену из жизни Нерона[6]. В роли императора выступал герцог Анжуйский, его матерью была Луиза де Бурдезьер, роли мальчиков исполняли пажи. С одним из них, назвавшимся Спором, император даже справил свадьбу, нарядив его женщиной, а потом завел его к себе в опочивальню и не выпускал до утра. Он попробовал заниматься любовью даже с собственной матерью, но она вовремя улизнула от него. Он целовал мальчиков, обнимал их и запирался с ними в спальне, как это делал настоящий Нерон, а двор дружно рукоплескал ему, особенно тогда, когда он на глазах у всех изнасиловал весталку Рубрию, которую очень правдоподобно сыграла Паола Минелли. Затем император, завернутый в звериную шкуру, вырывался из клетки и удовлетворял свою необузданную похоть, набрасываясь по очереди на голых женщин и мужчин, привязанных к столбам и стоявших к нему задом, а потом, насытившись, сам становился на их место, предоставляя себя в распоряжение брата герцога Алансонского, исполнявшего роль вольноотпущенника Дорифора.

«Из последних сил я стараюсь сдерживать себя, — добавляла она, — глядя на все безумства, которые вытворяют королевские дети и их придворные. Твоя нареченная невеста, правда, держится особняком, и участия в этих играх не принимает. Должно быть, ей не разрешают. Иной раз мне начинает казаться, что я схожу с ума, что я не при дворе французского короля, а среди сборища дикарей.

Мадам Екатерина необычайно благоволит к протестантам, особенно к вождям, которые пользуются у нее большим доверием и дружеским расположением. Но такова ее политиками тебе необходимо всегда об этом помнить: она заботится о престиже власти короля, а потому заигрывает с нами, создавая, таким образом, баланс между обеими партиями.

Мои легкие уже совсем плохо работают, но я еще дышу, потому что больше некому за тебя бороться. Я стараюсь бережно расходовать силы, которые еще понадобятся, чтобы встретить тебя и отпраздновать свадьбу».

Она сообщила, чтобы он приезжал в Париж, весь двор на днях отправляется туда. Поставила в известность, что брачный контракт ею разработан, просмотрен и подписан. Не дождавшись разрешения из Рима, король сам установил порядок брачного церемониала, при котором каждой партии разрешалось поступать в соответствии с обычаями и требованиями веры. Клятвы в супружеской верности от молодых будет принимать кардинал Карл Бурбонский, который выступит как дядя жениха, а не как духовное лицо, затем последует ритуальная богослужебная месса; принц Наваррского королевства, по его желанию, может на ней не присутствовать.

Генрих получил письмо в Беарне, прочел его, заливаясь слезами, и стал собираться в дорогу.

В конце апреля был, наконец подписан договор между двумя великими державами — Англией и Францией — о взаимовыручке во время военных действий и торговле, а также брачное соглашение королевы Елизаветы с герцогом Алансонским. Король, чрезвычайно обрадовавшись этому, забыл и о Колиньи, и о Нидерландах, всецело предавшись веселью; но адмирал знал, что его войска уже отправились в Монс, и покуда не напоминал ему ни о каких военных действиях. В мае королевский двор покинул Блуа и вернулся в Париж. Несколькими днями спустя объявили о смерти старого папы и избрании нового; им стал Григорий XIII. А еще через десять дней, 22 мая, Генрих Наваррский покинул Беарн и во главе сопровождающих гугенотов отправился в Париж на собственную свадьбу.

Балы и другие увеселительные мероприятия продолжались в Лувре с не меньшей пышностью, чем в Блуа, но Жанна редко стала появляться на них, а потом и вовсе заперлась в своих покоях. Она жила теперь в доме принца Конде на улице Гренель, окна ее комнат выходили на Круа-де-Пти-Шан и холмы с мельницами в местечке Сен-Рош за городскими стенами. Заметим мимоходом, что здесь, правее ворот Сент-Оноре, около полутора веков тому назад была ранена бургундской стрелой другая Жанна, которую прозвали Орлеанской девой. Отсюда и начался закат ее победной звезды. Теперь Екатерина не делала Жанне подарков. Она в последнее время чего-то ждала, над чем-то размышляла, что было важно и нужно для нее. Король без ее ведома, послал протестантское войско в Нидерланды и теперь ждал оттуда известий. Узнав об этом, она сурово отчитала его и объявила: пусть он не надеется, она не станет помогать нидерландским гёзам во избежание разрыва отношений с Филиппом Испанским. Так она и сказала сыну: «Он отдаст твой престол Гизу, он станет майордомом и мы все погибнем. Если же адмирал выиграет эту войну, гугеноты войдут в силу и католики поднимут мятеж!» Карл задумался, а она уже поняла, что настает момент начинать наступление на адмирала. Однако впереди есть дело поважнее. И в один прекрасный день Екатерина отправилась в Ратушу, где восседали городские старшины.