* * *

На Новый год Инид пошла на танцы в городскую управу. Мужчина, приглашавший ее чаще всего, проводивший ее до дома и пожавший ей руку на прощанье, работал управляющим на молокозаводе. Закоренелый холостяк лет сорока с гаком, чудесный танцор, отзывчивый друг девушек, которым не светит найти партнера. Ни одна женщина не принимала его всерьез.

— Тебе бы на бизнес-курсы устроиться, — сказала мать. — И вообще, может, поступишь в колледж?

И мысленно, конечно, прибавила: «Где мужчины куда лучше способны тебя оценить».

— Старовата я для колледжа, — ответила Инид.

А мать рассмеялась.

— Это только доказывает, насколько ты еще юна, — сказала она.

Похоже, она испытала облегчение, когда дочка обнаружила глупость, естественную в ее возрасте, считая, что между двадцатью одним и восемнадцатью — беспроглядная даль.

— Я имею в виду, что не собираюсь кучковаться с детишками только со школьной скамьи, — сказала Инид. — И вообще, почему тебе так приспичило от меня избавиться? Мне и здесь хорошо.

Эта угрюмость и резкость, казалось, должны были порадовать и ободрить мать, но минуту спустя та вздохнула и сказала:

— Ты удивишься, до чего быстро летят годы.

В августе грянули в одночасье эпидемия кори и несколько вспышек полиомиелита. Доктор, который лечил ее отца и обратил внимание на ее компетентность в больничных делах, спросил, не согласится ли она помочь и некоторое время поухаживать за больными на дому. Инид сказала, что подумает.

— Ты хотела сказать, что помолишься? — спросила мать, и на лице Инид появилось упрямое, скрытное выражение, которое у других девушек возникает, едва речь заходит о свидании с парнем.

— А то обещание, — спросила она мать на следующий день, — оно ведь касалось работы в больнице, правда?

Мать сказала, что да, она это так поняла.

— И окончания курсов и получения диплома медсестры, так ведь?

Да и да.

Значит, если люди нуждаются в медицинском уходе на дому — кто не может позволить себе лежать в больнице или не хочет туда ложиться, — а Инид будет ухаживать за ними не как дипломированная медсестра, а в качестве так называемой практикующей сиделки, то вряд ли это будет считаться нарушением обещания, ведь правда? И раз большинство нуждающихся в ее уходе будут дети и женщины с младенцами или умирающие старики, то опасность заслужить проклятие не слишком велика, так ведь?

— Если те мужчины, за которыми ты будешь ухаживать, больше никогда не встанут с постели, то думаю, может, ты и права, — сказала мать.

Но она при этом не смогла не прибавить, что все это значит: Инид решила отказаться от возможности получить достойную работу в больнице, чтобы надрываться на жалкой работенке в жалких примитивных домишках за жалкие гроши. И ей придется набирать воду из грязных колодцев, колоть лед в зимних умывальниках, сражаться с полчищами мух и пользоваться туалетом во дворе, стиральными досками и керосиновыми лампами вместо стиральных машин и электричества. Придется ухаживать за больными в таких условиях да еще выполнять работу по дому и присматривать за бедняцкими шалопаями-детьми.

— Но если это — цель твоей жизни, — сказала она, — то я понимаю, что чем страшнее картину я тебе нарисую, тем прочнее ты утвердишься в своих намерениях. Прошу тебя лишь о двух вещах. Пообещай мне всегда пить только кипяченую воду и не выходить замуж за фермера.

— Что за безумные идеи, — сказала Инид.

Было это шестнадцать лет назад. И первые годы народ становился все беднее и беднее. И все больше появлялось тех, кто не мог себе позволить лечиться в больнице, а домá, где Инид пришлось работать, были почти такими, как описывала ее мать. Простыни и пеленки приходилось стирать вручную там, где стиральная машина сломалась и не на что было ее починить, или где отключили электричество, или где электричества отродясь не было. Инид не работала бесплатно — так было бы нечестно по отношению к другим сиделкам, которые зарабатывали этим на жизнь. Но большую часть денег она возвращала в виде детской обуви, зимних курточек, походов к зубному врачу или рождественских подарков.

Мама Инид обходила дома подруг в поисках старых детских кроваток, стульчиков для кормления, одеял и изношенных простыней, которые она сама рвала на подгузники. Все говорили, что такой дочкой нельзя не гордиться, и она отвечала, что, конечно, она ею гордится.

— Но порой это просто какая-то чертова уйма работы, — говорила она. — Быть матерью святой.

А потом грянула война, резко сократилось число докторов и медсестер, и Инид стала просто-таки нарасхват. Нарасхват она была и сразу после войны, когда рождалось множество младенцев. И только сейчас, когда больницу расширили, а многие фермы процветали, похоже, что ее обязанности сократились, она ухаживала только за теми, кто находился в безнадежном или патологическом состоянии, или за теми, кто был так неистребимо капризен, что больница от них просто избавлялась.

* * *

В это лето каждые несколько дней шли сильные ливни, а потом появлялось жаркое солнце, сверкавшее на мокрой листве и траве. Ранние утра были туманны — здесь, почти у самой реки, — и даже когда туман рассеивался, видимость во всех направлениях не очень прояснялась из-за летнего полноводия и густой растительности. Могучие деревья и кусты оплетал дикий виноград, опутывал плющ, а вокруг стеной высились посевы кукурузы, ячменя, пшеницы и стояли стога сена. Травы уже в июне были готовы к покосу, и Руперту пришлось торопиться, чтобы собрать сено в амбары, прежде чем дожди его погубят. Он приходил домой все позже и позже, вынужденный трудиться дотемна. Однажды вечером он вернулся и увидел, что дом погружен во мрак, только свечка горит на кухонном столе.

Инид поскорее отбросила крючок на сетчатой двери.

— Нет напряжения? — спросил Руперт.

— Ш-ш-ш, — ответила Инид.

Шепотом она объяснила ему, что позволила детям спать внизу, потому что в комнатах наверху невыносимая жара. Она сдвинула кресла и соорудила им постели из стеганых одеял и подушек. И разумеется, ей пришлось выключить все лампы, чтобы они уснули. Она нашла в одном из ящиков свечу, и этого ей хватает, чтобы делать записи в блокноте.

— Они навсегда запомнят, как спали здесь, — сказала она. — Всю жизнь ты помнишь, как в детстве спал в каком-то непривычном месте.

Руперт поставил на пол коробку с потолочным вентилятором для комнаты больной. Специально ездил в Уоллей купить его. Еще он купил газету и теперь протянул ее Инид.

— Подумал, тебе захочется знать, что в мире происходит, — сказал он.

Она развернула газету на столе рядом с блокнотом. Там была фотография двух собак, плещущихся в фонтане.

— Пишут, жара в этом году аномальная, — сказала она. — Как мило, что они нам сообщили.

Руперт осторожно извлекал вентилятор из коробки.