Уже пробило три часа, а к четырем нас ждал мой тесть; но тут позвонил Кориолан: «Нам надо срочно увидеться». Никого не предупредив, я скатился по лестнице и добежал до «Льон де Бельфор». Кориолан уже сидел там. Он почти кинулся ко мне. Два нетипичных для идальго чувства были написаны на его лице: удовлетворение и ужас. Наконец он вытащил из кармана чек на сто тысяч франков, выписанный на мое имя издательством «Дельта Блюз».

– Ты представляешь, – закричал он, – представляешь? Этот гад еще несколько месяцев тому назад должен был тебе все выплатить! Вчера вечером я завернул к нему, на всякий случай, подрать глотку, и он мне выдал это! Боже мой, что теперь нам делать? – спросил он, испуганно озираясь.

– Ну уж точно под кустом это не зароем. Иди с чеком в мой банк, вот обрадуется тип в окошечке… Да, еще я выпишу другой чек на твое имя. Возьми немного денег и оставь их в конверте у консьержки на бульваре Распай. Я должен сейчас идти к тестю, Лоранс меня уже, должно быть, обыскалась. Я тебе позвоню.

– Постой, постой! – крикнул Кориолан. – Подпиши чек на обороте.

Я подмахнул и кинулся домой. И – подарок судьбы – один из тех, что она изредка подбрасывает: Лоранс стояла на лестнице и улыбалась.

– Я так и знала, что ты пошел разогревать мотор! Одиль уже тебя искала под фортепиано…

– Не машина – чудо! Я бы себе вовек не простил, если бы ее испортил.

– Какой ты все-таки ребенок! Но ребенок, который ухаживает за своими игрушками, и это уже неплохо…

– Расскажи об этом своему отцу: «Венсан хорошо ухаживает за своими игрушками» – пролей бальзам на его сердце.

Лоранс засмеялась, машина сразу завелась, и мы отправились к Порт Отей. На светофоре Лоранс оглядела меня с головы до ног.

– Так тебе все-таки лучше, – заключила она; на мне был ее любимый синий костюм в тонкую серую полоску и серый с синим галстук того же оттенка, что и костюм, естественно. Думаю, я был похож на молодого итальянского промышленника, только что заключившего выгодную сделку. Что бы там ни было, за семь лет я привык не придавать значения чужому мнению, а ведь когда-то это выводило меня из равновесия: я тяжело перенес «мою», вернее, «нашу» первую примерку у портного – Лоранс позаботилась обо всем, кроме моей ущемленной мужской гордости; но так как она позаботилась и о том, чтобы оплатить счета, досада моя скоро улетучилась.

Особняк ее отца в Булонском лесу был построен в стиле тридцатых годов. Хозяин заставил большие прямоугольные холодные комнаты мебелью эпохи Людовика XV (как сам он признавался, не столько эстетики ради, а чтобы вложить капитал). Кориолан мне говорил, что почти все здесь – подлинное (в мебели, как и в музыке, он знал толк). Я пригласил Кориолана свидетелем на свою свадьбу, тогда-то он и обошел весь дом; а вечером его обнаружили в комнате для гостей мертвецки пьяным и в объятиях горничной. Ниже упасть в глазах моей новой родни было просто невозможно; очевидно, он бы менее оскандалился, если бы его застали с маленькой девочкой, но из порядочной семьи. Так, к моему отчаянию, прямо в день женитьбы я тоже стал в семье парией, и только благодаря бурным рыданиям тещи свадьба ее единственной дочери не закончилась в комиссариате полиции.

Дверь нам отворил одетый в ливрею новый дворецкий; меня это ничуть не поразило, Лоранс же вскрикнула срывающимся голосом:

– Что с Тома?

– Увы, мадам, уже два года, как Тома скончался. – Дворецкий поклонился с грустным видом, и Лоранс чуть сжала мою руку.

– Бедный Тома, – пробормотала она, – мой дорогой, мой старенький Тома! – И вскинула на меня свои погрустневшие глаза.

Я поморгал с приличествующим видом, но радостный и энергичный голос прервал эту мизансцену: мой тесть спускался к нам по мраморной лестнице, скользя рукой по перилам. Он остановился на предпоследней ступеньке, поскольку был ниже меня ростом и это его сильно раздражало, и ждал, когда мы подойдем. Мы с ним обменялись все тем же взглядом, что и восемь лет тому назад, когда еще изредка встречались, взглядом человека, который столкнулся с живой карикатурой: я, разумеется, представлял собой в его глазах олуха царя небесного, он в моих – разбогатевшего хама. Без лишних слов признав друг друга, мы мило улыбнулись; с присущей ей грацией Лоранс свела нас и навязала рукопожатие – мы порывисто сцепили руки, два-три раза бессильно потрясли их и отпустили, даже не пытаясь продлить его.

– Что ж, встречу надо спрыснуть! – добродушно захлопотал тесть, подталкивая нас к своему «бару», как он называл самую замечательную комнату в своем доме, где и вправду вычурные кресла в стиле Людовика XV были заменены на более удобные, кожаные, клубного типа.

Когда дворецкий ушел, Лоранс обратилась к отцу:

– Папа, я не знала: наш бедный Тома! Что с ним случилось?

– Умер наш славный Тома! Болезнь почек. Бывали дни, когда он не мог даже поднос нести, бедолага! Но Симон очень, очень хорош, – отметил он одобрительно.

После этой надгробной речи мы сели. Тесть поглядывал на меня с такой же недоверчивостью, которую и я к нему испытывал. Но он преодолел себя:

– Невероятно! Семь лет прошло! Вы совсем не изменились, мои дети! Вот это славно!

– Просто это счастье, – ответила Лоранс, опустив глаза.

– И спокойствие, – прибавил я.

Тесть покраснел, а Лоранс не расслышала или не поняла.

– Знаешь, папа, ты тоже очень хорошо выглядишь! Я боялась, как бы после твоей болезни ты не…

– Я двужильный, – сказал он. – Дела требуют, и ничего тут не попишешь. С Парижем шутки плохи. Тут вечный бой. Я очень рад, что вы избежали всего этого, – добавил он, обратясь ко мне.

– А я-то как рад! – с неподдельной искренностью ответил я, и он отвел глаза.

Дворецкий принес шампанское, и, пока он подавал, тесть нервно бил копытом.

– Дорогая, – сказал он Лоранс, едва слуга вышел, – оставь нас, пожалуйста. Я хочу поговорить с твоим мужем как мужчина с мужчиной.

Лоранс встала, улыбаясь:

– Хорошо, но ведите себя разумно! Не спорьте. Я не хочу, чтобы ваши голоса были слышны за дверью.

Она еще раз улыбнулась нам с порога и даже послала воздушный поцелуй, один на двоих, потом спешно вышла. Я устроился в кресле поудобнее, а тесть по привычке принялся ходить вокруг бара. К сожалению, его новые ботинки поскрипывали, особенно на поворотах.

– Лоранс, наверно, вам сказала, что у меня был сердечный приступ? – Я кивнул. – Заурядная, но опасная сердечная недостаточность.

Он говорил об этом как о военной награде, не без волнения и даже с мрачной гордостью. Я почувствовал, что ему хочется и о здоровье передо мной поплакаться, и суровость свою не растерять. Пришлось ему помочь.

– Лоранс говорила, что вы больны, но не вдавалась в подробности, – пояснил я терпеливо, изобразив на лице смущение.