Он прищурился против света. Безопасники с летунами направлялись к поверхности, туманный след реактивных ранцев расширялся, на спуске плавными спиралями обходя солнце.

– Жаль, – буркнул Вандеркост.

– Слыхали, – спросила Робертс, – что в секторе F опять душевые не работают?

– Аллес в проекте для полной g, – отозвался Вандеркост. – И с полями та же история. Не просыхают как следует. Раскрути барабан, как лос мормонс задумывали, все заработает.

Робертс засмеялась.

– Все, кроме нас. Расплющит нас.

– Надо с этим что-то делать. – Вандеркост жевал шарик творога.

– Мы и делаем. Все будет работать, – сказал Салис. – Такой роскошный корабль – если мы его не наладим, значит, мы его не заслуживаем.

Он допил пиво и встал, жестом спросив, не хочет ли кто из собеседников добавки. Вандеркост захотел, Робертс нет. Салис по земле прошел к бару. «И вот это тоже, – думал он. – Растения, ложное солнце, ветерок, пахнущий листвой, перегноем, молодыми побегами». В барабане Медины он впервые ступал по настоящей почве. Не по слою пыли и грязи – этого везде хватало, – а по почве. В чем разница, Салис не знал, но разница была.

Бармен заменил Салису грушу на полную и добавил вторую для Вандеркоста. Вернувшись к столу, Салис обнаружил, что разговор перешел с летунов на колонии. От одного до другого один шаг. Те и эти рискуют по-глупому.

– Альдо рассказывал, что из врат Иерусалима опять грозятся, – говорила Робертс. – Мол, шлите им сердечники для реакторов, не то сами возьмут.

– Попробуют, нарвутся на сюрприз. – Вандеркост взял у Салиса свежую грушу. – Пальнем из пушки, и аллес ла в прошлом.

– Возможно, – сказала Робертс и закашлялась. – Но мы могли бы и послать, а?

– Чего ради? – оскалился Вандеркост.

– Им нужны, а у нас есть, – объяснила Робертс.

Вандеркост презрительно отмахнулся. «Кому какое дело, что им нужно». Однако что-то в интонациях Робертс зацепило внимание Салиса. Она как будто чего-то не договорила. Поймав взгляд ее темных глаз, он вопросительно вздернул подбородок. Недосказанные слова потянули ее голову вперед – вышло вроде кивка.

– Могли бы помочь, стоит захотеть. Почему нет, си но? Почему нет, мы ведь уже не то, чем были, мы, – договорила она. Вандеркост помрачнел, но Робертс продолжала: – Мы это и сделали. Мы. Сегодня.

– Кве сделали, мы? – грубовато переспросил Вандеркост. Но Робертс, если и расслышала резкость тона, останавливаться не пожелала. Глаза у нее блестели, будто от слез. Слова хлынули, как вода из лопнувшего шланга. Поток бил струей, слабел, снова лился с напором.

– Так всегда, стоит нам найти место. Церера, Паллада, большие Лагранжа, те, что так и не построили. Ми тиа мечтала про станцию для всех астеров аллес. Столицу в пустоте. И вот она. Астеры ее построили, астеры и живут, астеры ее питают. И с нашими пушками она наша навсегда. Сегодня мы сделали ее своим домом. Главное – не домом, а нашим. Для всех нас. Еса эс теперь родина. Мы втроем ее такой сделали.

Слезы стекали у нее по щекам – медленно, на одной шестой g. Она светилась радостью, словно огонь просвечивал сквозь кожу. Салису стало неловко. Это как смотреть, когда человек мочится, – неуместно и неправильно. Но стоило отвести взгляд, вокруг раскинулся барабан. Поля, почва, Земля, щурящаяся на него с неба.

Он провел на Медине пятнадцать месяцев. Ни на одной станции не задерживался так долго. Он был здесь, потому что Марко и Свободному флоту понадобились здесь люди. Зачем, он не задумывался, просто нутром чуял, что он больше АВП, чем сам АВП, и что в этом – цель Свободного флота. Сейчас он, пожалуй, уловил, что за этим стояло. Не вечная война. Место для жизни.

– Родина, – осторожно, словно слово было стеклянным и грозило, если неловко нажать, изрезать губы, выговорил он. – Благодаря рельсовым пушкам.

– Потому что она наша, – поправила Робертс. – И теперь они не сумеют отнять.

Салис ощутил что-то в груди, попробовал разобраться, что это. Гордость, решил он. Это была гордость. Он попробовал улыбнуться и обратил улыбку к Робертс. Та ухмыльнулась в ответ. Она права. Это – место. Их место. Как бы там ни было, у них есть Медина.

Вандеркост передернул плечами, щедро отхлебнул из груши и рыгнул.

– Бессе нам, – сказал он. – Только знаете что? Если они отберут, то нам уж ни хрена ее не вернуть.

– ичему я здесь не верю, – сказала Мичо Па.

Жозеп, зевнув, приподнялся на локте, глянул на нее сверху. Он был красавчик с червоточинкой. Волосы носил длиннее, чем водилось на корабле, но до плеч не отращивал. Седина лишь блестками на черном. Десятилетия огрубили ему кожу, а история жизни была выписана чернилами: татуировка на шее – рассеченный круг АВП, а позже ее перекрыл воздетый кулак давно распавшейся группы радикалов. Вычурный крест на плече записал припадок религиозности, оставшись и тогда, когда вера рухнула. Фразы вдоль предплечий и на боку: «Воды больше нет, теперь огонь», «Любить – значит видеть в любимом замысел Бога» и «Олюм и чума пас пас фовос» – рассказывали, кем он побывал в жизни. О прежних его инкарнациях. Отчасти поэтому Па ощущала с ним такую близость. Она была на десять лет моложе, но тоже прошла не одну инкарнацию.

– Где – здесь? – спросил он. – Много чему верить не приходится.

– В призыве Инароса к кланам, – пояснила она, перевернувшись и стянув при этом одеяло на себя. Не то чтобы Па стеснялась наготы, только теперь, завершив соитие, она готовилась перейти к более официальным отношениям. Или чему-то вроде. Жозеп заметил и молча переключился от роли одного из мужей к роли старшего механика. Скрестил руки на груди и прислонился к стене.

– Ты про совещание или про человека? – уточнил он.

– И то и другое, – ответила она. – Что-то не так.

– Раз ты говоришь, я верю.

– Понимаю. У меня каждый раз так. Стоит койо наверху изменить планы, и я уже вижу в нем очередного Ашфорда. Или следующего Фреда, чтоб его, Джонсона. Это в меня въелось.

– Так. Что не значит, будто ты не права. Что у тебя в мыслях?

Па подалась к нему, пожевала губу. Мысли в голове тыкались, как слепые рыбы, в поисках слов для себя. Жозеп ждал.

По условиям их кетубы[10] в групповом браке состояли семеро. Они с Жозепом, Надя, Бертольд, Лаура, Эванс и Оксана. Все сохранили за собой прежние фамилии и составили ядро команды «Коннахта». Другие члены команды приходили и уходили, уважая ее власть капитана, справедливость ее слов и то, что она не заводила любимчиков, но понимая, что основа команды – ее семья и угрозы семье Па не потерпит. Обычай разделять семью и команду принадлежал внутренним планетам, служа еще одним примером подсознательной предубежденности, из-за которой земляне и марсиане на борту оказывались угрозой кораблю. Для них корабль не был настоящей жизнью.