сбита с толку и совершенно потеряна здесь, в этой усадьбе, без Эмиля. Чувство вины, которое она испытала, проснувшись утром, при мысли, что отпустила его, превращается мало-помалу в отчаяние и гнев. Как он мог это сделать? Как мог бросить ее одну здесь, среди гор? Внутренний голос отвечает ей: Но ты же никто. Он тебя даже не узнаёт. И она пытается заглушить все это, убеждает себя, что Альбен прав, что он просто поехал что-то купить, что он вернется. Она идет на стройку, потому что больше ей некуда себя девать.

— Что мы делаем сегодня?

— Начнем ставить окна.

Альбен снова рассказывает ей о своем плотницком опыте. Без этого он не смог бы поставить окна Ипполиту. Но Жоанна, закутав лицо шарфом, пытается унестись далеко, в другое время, в другой дом, в ту пору, когда она еще была более легкомысленной и невинной. Она не хочет думать о бегстве Эмиля. Лучше вернуться в Сен-Сюльяк, в свой каменный домишко.

Где-то в дальних воспоминаниях Жоанны Леон с нетерпением скребется в дверь ванной.

— У тебя там все в порядке? Жо?

Она стоит в ванне и смотрит на струйку крови у своих ног.

— Да…

— Жо?

— Да, все в порядке. Почему ты еще здесь? Разве ты не должен идти на ужин к родителям?

Она пускает тонкую струйку из душа, чтобы смыть эту кровь. Молча глотает свое разочарование. Месячные. Это значит, что ребенок еще не в пути.

— Да, я как раз собираюсь. Просто хотел поцеловать тебя перед уходом.

— Хорошо…

Она выключает душ и берет полотенце.

— Я иду. Вытираюсь.

Она кутается в полотенце, дрожа от холода. За окном уже темная ночь. И то сказать, ноябрь. Она не заметила, как прошло лето. Август подошел к концу одновременно с работами. Веранда наконец готова. Они вместе обставляли ее и украшали. Потом начались занятия в школе. Леон снова заговорил о ребенке. На самом деле они оба об этом думали. Из-за веранды, которая была готова. В их сознании это была вовсе не веранда. С тех пор как Леон впервые заговорил о ребенке, эта веранда стала детской.

— Ты скоро?

— Иду!

Она быстро вытирает ноги, натягивает пижаму и, открыв дверь ванной, видит за ней встревоженного Леона.

— Все хорошо?

— Да. Я же тебе сказала.

— У тебя странное лицо.

— Вовсе нет. Я замерзла до смерти, вот и все.

Леон закрывает за собой дверь, а она поворачивается к зеркалу, продолжая вытираться.

— Жозеф затопил камин. Через четверть часа здесь будет лучше.

Он продолжает странно на нее смотреть, но она не обращает внимания. Энергичными движениями вытирает волосы. Она не скажет ему, что пришли месячные. Не сейчас. Разочарование еще слишком сильно. Она знает, что это глупо. Всего пару месяцев они пытаются…

— Ты поцелуешь меня? Мне пора.

Она перестает вытирать волосы и поворачивается к нему, чтобы поцеловать.

— Я недолго.

На нее накатывает горькое чувство каждый раз, когда он уходит от нее на ужин к родителям. Кажется, будто он признает их правоту, оставляя ее в стороне. Она так и осталась маленьким пащенком. Шлюхиной дочерью. А между тем с ней он хочет завести ребенка. Она гонит эти мысли из головы. Ей ненавистно так думать. Особенно о Леоне.

— Ты, наверно, будешь спать, когда я вернусь…

— Наверно…

— Тогда спокойной ночи.

Он снова целует ее, но ее не отпускает тяжесть в груди. Из-за месячных или из-за этого ужина. Она сама не знает.

— Жо, как ты?

Она нашла Жозефа в гостиной. Он за столом. Ждет ее. Стол накрыт. Горячий, с пылу с жару, овощной суп дымится перед ним.

— Все хорошо.

Он долго внимательно смотрит на нее, пока она садится напротив. Потом откашливается.

— Знаешь, Леон ведь неплохой парень.

Он намекает на его отсутствие — как всегда по понедельникам вечером.

— Я знаю.

— Ему отчаянно не хватает мужества. Вот и все.

Он берет ее тарелку и наливает ей большой половник супа.

— Не в этом дело, папа.

— Не поэтому ты такая грустная?

— Нет.

Жозеф ставит свою тарелку перед собой и наклоняется вперед, давая понять, что внимательно слушает.

— Ну объясни мне, если хочешь.

— Леон и я, мы…

Ей трудно продолжать.

— Вы хотите ребенка? — ласково спрашивает Жозеф.

Она молчит, оторопев от прозорливости отца.

— Да… Да, именно.

Жозеф невозмутим, как будто ждал этой новости не один месяц.

— Ты не знаешь, как сообщить мне, что вы переедете? — спрашивает он тем же ласковым голосом.

Она протестует:

— Нет! Нет, мы останемся здесь. Мы собираемся превратить веранду в детскую.

Лицо Жозефа вдруг просияло.

— Жоанна… — шепчет он.

— Что, папа?

— Ты так быстро выросла.

Она улыбается, опустив глаза в тарелку.

— Ты уже носишь в себе этого ребенка?

Она тихонько поднимает голову к Жозефу, который смотрит на нее с бесконечной нежностью.

— Нет, папа. Еще нет. Я думала, это произойдет быстро. Быстрее, чем есть. Поэтому сегодня я чувствую себя немного пустой.

Взгляд у Жозефа такой ласковый, что ей кажется, будто он гладит ее по щеке.

— Ты знаешь, что говорил Будда. Терпение…

Она заканчивает фразу за него:

— …самая лучшая из молитв. Я знаю.

Они понимающе улыбаются друг другу с разных концов стола.

— Тогда будем не только мы двое, — тихо говорит Жозеф.

Жоанна взволнована. Она кивает, снова опустив глаза в тарелку.

— Да. Не только.

— Я счастлив, Жоанна.

Пролетает тихий ангел. Только дрова потрескивают в камине. Потом снова звучит голос Жозефа:

— Ты будешь замечательной матерью. Мне не терпится познакомиться с твоим ребенком. Я тоже постараюсь набраться