Санчес оторопело молчал, не в силах собраться с мыслями. «Тимур же мне и дал эту баночку. И не амфетамины там были вовсе, от них в коме не лежат». Димыч истолковал его растерянный взгляд по-своему и раскипятился еще сильнее.

– Ты мне казался таким тихоней, я думал, что тебя от работы так прет! А ты таблетки эти дурные жрал почти каждый день! Что, опять я что-то напутал?

«Хорошо, что не каждый день!» – подумал Санчес. Впервые в жизни он благодарил судьбу за свою рассеянность. Принимать витамины систематически, каждый день, как прописал врач, он просто в офисной спешке забывал. Свету просил напоминать ежедневно, хвалил таблетки. Бедная девочка, тоже соблазнилась…

– Димыч, друг мой. Надеюсь, у тебя хватит терпения, чтобы выслушать и мою версию. Она будет длинной и не очень приятной. Но хотя бы из уважения ко мне, к нашей старой дружбе, ко всему хорошему и плохому, что мы с тобой сделали вместе за эти годы, ты должен выслушать меня. До конца. Не прошу верить на слово, но по мере сил я смогу представить тебе доказательства. Однако именно тот факт, что мы с тобой не разговаривали, доверяли мнению людей вокруг больше, чем собственному, и привел нас снова сюда – в эту комнату.

Санчес обвел взглядом помещение лаборатории.

– Ну, говори… Я готов слушать.

Димыч уселся на краешек стола и сложил на груди руки. Санчес начал говорить. Сбивчиво, перескакивая с одного на другое и путаясь в мыслях. Но постепенно успокоился, сосредоточился, формируя и для Димыча, и для самого себя стройную картину всего, что с ними произошло.

Уже через минуту Димыч покинул свое место и начал ходить по комнате взад-вперед. Он то закладывал руки за спину, то сжимал их в кулаки. В таком волнении Санчес не видел его уже очень давно. Последний раз, может быть, когда тот вытаскивал Санчеса из драки – пьяного, ничего не соображающего, с окровавленным разбитым носом – тем волшебным летом после окончания университета. Еще через минуту он остановил Санчеса:

– Может, переползем в бар? Тот, что у метро, помнишь? Давно мечтаю напиться до чертиков, но все как-то не с кем…

Санчес улыбнулся:

– Пошли.

В гулких холлах института молчали, словно опасаясь, что эхо может нарушить едва возникшее хрупкое взаимопонимание.

Но как только они миновали вертушку проходной, Димыч сказал, глядя вперед:

– Чтобы быть кристально честным с тобой, я должен кое-что сказать. Не думаю, что мы сможем остаться друзьями, но закончить наши отношения нужно по-мужски, открыто. Может, морды друг другу набить. Или руки пожать. Еще не решил. Но честно.

– Да.

– Так вот, у меня… отношения с Полиной. Ты должен это знать.

Санчес равнодушно пожал плечами:

– Флаг тебе в руки!

– Ты ее все равно упустил, а мне она сильно помогает. И вообще, похоже… Мы хорошо друг другу подходим. Понимаешь?

Он посмотрел на Санчеса. Того беспокоил только один вопрос:

– А Аяна в курсе?

Пришел черед Димыча пожимать плечами.

– Мы с ней расстались…

«До или после твоего романа с Полиной?» – подумал Санчес. Он хотел быть строгим и объективным в этом разговоре с Димычем, но все-таки не сдержался:

– Вот это да! Твоя идеальная любовь наутро, при свете солнечных лучей, оказалась не такой уж идеальной?

На секунду в глазах Димыча вспыхнул огонек, но голос его прозвучал совершенно невозмутимо, даже задумчиво:

– Она, конечно, красавица, каких еще поискать. Из разряда «во лбу звезда горит». Но у нее такими тараканами голова забита, что ни в борозду, ни в Красную армию! Хочешь – попробуй силы. Я ее для тебя уже немного объездил.

– Чмо ты последнее, Димыч.

– Извини, не удержался. Ты тоже, кстати, чмо асинхронное! Я ее очень любил. Не по зубам она мне оказалась, вот и злюсь. Хорошая девочка. Про тебя спрашивала несколько раз. Так что не тушуйся. Ты же по ней всегда сох, признавайся!

Санчес только вздохнул, уставившись на дорогу. Меньше часа он пробыл в здании института, а столько событий…

– Можно считать, что мы квиты, – через какое-то время примирительно сказал Димыч и посмотрел на товарища.

Санчес все так же молчал. Мысли его были далеко. Тараканов он никогда не боялся.

Пошатываясь, он подошел к своему дому. Подниматься в разоренную, кое-как убранную и приведенную в жилой вид заботами родителей квартиру ужасно не хотелось. Встреча с Димычем затянулась допоздна. Они накачались пивом по уши и закончили разговор вполне дружеским рукопожатием.

– В партнеры я тебя больше не зову, – сказал Димыч. – Да и не знаю, если честно, хочу ли снова поднимать Lab34. Может, пойду куда-то в крупную корпорацию поработать, опыта поднабраться. Предложений на удивление много, с отличными деньгами. Ты, кстати, тоже можешь попробовать, если захочешь. Репутацию мы себе накрутили…

– Даже не говори, страшно подумать, – язык Санчеса уже серьезно заплетался…

Теперь Санчесу нестерпимо хотелось позвонить Аяне, упасть ей в ноги, плакать, целовать колени. Но он был основательно пьян – в таком состоянии серьезные отношения не начинают. Вряд ли Аяна оценит такую трогательную слабость. Он нагнулся и посмотрел на свое кривляющееся отражение в луже.

– Да и телефон у тебя не работает, чувак! – произнес он вслух, усмехнувшись при мысли о том, что индонезийский номер здесь уже не действует, а новый московский он еще не успел подключить.

Любовь Григорьевна должна была прийти днем – погладить вещи, приготовить еду. В Москве придется пробыть еще какое-то время, нужно обустраиваться.

«Может, проститутку вызвать? – думал он, прижимаясь к стене лифта, чтобы не так качало. – Все равно я уже на самом дне, здесь стесняться некого».

В полумраке своей лестничной площадки он долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Потом долго пытался провернуть ключ в замке. Черт! Гулко бухнула о кафельный пол выпавшая из рук книга – старая и потертая, в синем переплете, с выцветшей серебристой молнией на обложке. Санчес встал на одно колено, бережно поднял книгу, отряхнул пыль. Все-таки примирительный подарок Димыча, жалко бросать. На двери видны аккуратные дырки – наследство грабителей или погромщиков, высверливших замок. Рядом – следы грубого ремонта, осыпавшаяся штукатурка, остатки бумажной милицейской пломбы…

Неожиданно дверь открылась изнутри.

«Неужели Любовь Григорьевна еще здесь? Или еще хуже – мама. Объясняться придется».