24 декабря, понедельник

Сочельник, 11 часов 30 минут

Наконец-то идет снег. Весь день крупные, пухлые, совершенно сказочные хлопья, кружась, падают с зимнего неба. «Снег все меняет», — говорит Зози, и правда, эта магия уже начинает действовать: другими стали магазины, дома и даже столбики на автостоянках, которые под снегом превратились в часовых, одетых в белые пушистые тулупы, но на фоне прямо-таки светящихся небес они все равно кажутся сероватыми; мало-помалу Париж исчезает; исчезают клочки мусора, смятые пластиковые бутылки, целлофановые пакетики из-под лакомств, кучки собачьего дерьма и конфетные фантики — все укрывает свежий снег, все под ним словно обновляется, становится вновь пригодным к использованию.

В действительности это, конечно, не так. И все-таки это очень похоже на волшебство; кажется, будто сегодня любая вещь может измениться до неузнаваемости и все еще можно исправить, а не просто прикрыть сверху снегом, словно дешевое пирожное сахарной глазурью.

Сегодня открылась последняя дверца в нашем святочном домике. За ней — очередной вертеп: мать, отец и младенец в колыбели; ну, не совсем младенец, а маленькая улыбающаяся девочка, рядом с которой пристроилась желтенькая обезьянка Розетт в полном восторге — и я тоже; хотя мне все же немного жалко ту деревянную куколку, что изображает меня: она-то осталась за пределами праздничной гостиной, и те трое празднуют пока без нее…

Это глупо, я понимаю. Я не должна расстраиваться. «Ты сама выбираешь себе семью», — говорит мама; и не важно, что Ру — не настоящий мой отец или что Розетт — только наполовину мне сестра, а может, и не сестра вовсе…

Сегодня я возилась со своим карнавальным костюмом. Я буду Красной Шапочкой — для этого мне, в сущности, нужно не так уж много: сама красная шапочка, точнее, красный плащ с капюшоном. Зози помогла мне его сшить — притащила с благотворительного базара кусок подходящей ткани, а из чулана извлекла старую швейную машинку мадам Пуссен. Получилось здорово — ведь мы все-таки все сделали сами! — особенно в сочетании с корзинкой, которую я украсила красными лентами. А Розетт будет обезьянкой, для чего к ее коричневому спортивному костюму достаточно всего лишь хвост пришить.

— А ты кем будешь на празднике, Зози? — спросила я уже в сотый раз, наверное.

Она загадочно улыбнулась.

— Подожди и сама увидишь; иначе весь сюрприз будет испорчен.

24 декабря, понедельник

Сочельник, 15 часов 00 минут

Затишье перед бурей. Да, именно такое у меня сейчас ощущение, когда Розетт спокойно спит наверху, а снег за окнами втихую сглатывает все, точно какой-то обжора. Снег идет и идет, и под ним неумолимо исчезают звуки, запахи; он скрадывает даже последние лучи света в небесах…

Сейчас снег с удобством располагается на склонах Холма. Естественно, машин здесь почти нет, и нечему воспрепятствовать его продвижению по завоеванной территории. Шляпы и шарфы прохожих густо засыпаны снегом, а звон колоколов на Сен-Пьер-де-Монмартр звучит приглушенно, словно издали, и кажется, будто колокола зачарованы каким-то злым волшебником.

Я за весь день с Зози почти не виделась. Я так занята подготовкой к сегодняшнему празднику, в том числе и карнавальными костюмами, так мечусь меж кухней и прилавком с покупателями, что у меня практически и не было возможности понаблюдать за поведением противника; впрочем, она явно старается не выходить из своей комнаты и ничем своего присутствия в доме не обнаруживает. Интересно, думаю я, когда она сделает свой следующий ход.

И я слышу в ушах голос своей матери-сказительницы; она говорит, что это произойдет во время праздничного ужина, как в той сказке про вдову и ее дочь; но меня нервирует то, что я до сих пор не заметила ни малейших приготовлений с ее стороны. Что-то я не заметила, чтобы она хоть один пирожок испекла! Неужели я ошиблась, что-то поняла неправильно? Неужели Зози просто блефует, пытаясь заставить меня прибегнуть к тому искусству, которое, как ей известно, незамедлительно заставит меня отсюда убраться? Неужели она не намерена вообще ничего предпринимать, пока я не начну невольно подманивать Благочестивых и они, ни о чем не подозревая, свалятся прямо мне на голову?

С того пятничного вечера между нами больше никаких конфликтов не возникало — хоть я и замечаю ее насмешливые взгляды и осторожные подмигивания, которых больше никто не видит. Она весела и хороша собой, как всегда; и по-прежнему цокает каблуками очередных экстравагантных туфель, — но мне она теперь кажется пародией на самое себя: слишком уж многое скрывается под этим бьющим в глаза очарованием, слишком откровенно забавляется она своей игрой, так что у других создается впечатление, что она безмерно пресыщена и невероятно утомлена, точно пожилая шлюха, которая смеха ради переоделась монахиней. Возможно, именно это больше всего меня и обижает — ее дешевая игра на потребу галерки. Впрочем, она и на кон ничего не ставит. Тогда как у меня на кону вся жизнь.

И я снова вытаскиваю карты.

Шут. Влюбленные. Маг. Перемена.

Повешенный. Башня…

Башня падает. Камни с ее вершины сыплются градом, и она, шатаясь, разваливается и исчезает во мраке. С парапета летят в бездонную пропасть крошечные фигурки, отчаянно жестикулируя и беспомощно вращаясь в воздухе. Одна из них в красном платье… А может, это маленький красный плащ с капюшоном?

Последнюю карту я даже и открывать не хочу. Я уже столько раз ее видела. Моя мать, вечная оптимистка, давала ей разные интерпретации — но для меня эта карта означает только одно.

Смерть. Она ухмыляется мне с картинки, сделанной под гравюру; завистливая, безрадостная, с пустыми глазами, голодная Смерть. Смерть ненасытная; Смерть неумолимая; Смерть — как долг, который мы обязаны вернуть богам. Снегопад за окнами еще усилился, и, несмотря на уже наступившие сумерки, земля как-то странно светится, словно поменявшись с небом местами. Это лишь весьма отдаленно напоминает тот прелестный, сказочно-книжный снежок, что окружает наш святочный домик в витрине, но Анук от снегопада в восторге; она то и дело находит повод, чтобы выглянуть на улицу и посмотреть на падающие с небес хлопья. Она сейчас там — в окно я вижу ее яркую фигурку на этом зловещем белом фоне. Отсюда Анук кажется очень маленькой; маленькой девочкой, заблудившейся в лесу. Разумеется, все это глупости — ну какие тут леса! Кстати, я отчасти именно поэтому и выбрала это место. Однако снегопад все меняет, и магия опять обретает прежнюю силу. И голодные волки зимой пробираются даже сюда и начинают, крадучись, подниматься по улицам и переулкам Монмартрского холма…