– Государь, доставили секретную телеграмму с городу Берлину, – говорит Шелихов.

– Давай сюда. – Интересно, что у них там произошло?

О господи! Телеграмма от Моретты. «Дедушка скончался. Вилли под домашним арестом. Papa болен, и нами правит mama. Мой милый, она не желает отпускать меня и настаивает на расторжении помолвки. Я умоляю тебя: сделай что-нибудь. Ты ведь умный, сильный, ты все можешь. Я обожаю тебя. Твоя, и только твоя, Моретта».

Это как же? Я ж точно помнил, что по истории старый кайзер в марте умер? Опять хронокаратели?.. Не сразу, но до меня доходит простая истина: у нас «старый стиль», и даты отличаются от канонических на несколько дней.

Н-да… Фридрих и его супруга Виктория! А не много ли вы на себя берете? Так, та-ак…

– Вот что, Егор… Васильчикова, Гревса – немедленно ко мне. Шенку и Целебровскому – ждать нас в условном месте. Сбор – через два часа. Бе-е-го-о-о-ом!..

Встречаемся на снятой Целебровским специально для подобных случаев конспиративной квартире. Собрание секретное. Состав участников ограниченный. Я обвожу взглядом сидящих.

– Итак, господа, я собрал вас, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие…

При этих словах лица присутствующих напрягаются, но по мере того, как я рассказываю нежданную новость, Шенк и Целебровский расслабляются. Что это они?

– Видите ли, ваше высочество… – Альбертыч, как всегда при посторонних, само воплощение субординации и этикета. – Сама по себе проблема – пустяковая! Мне даже непонятно – зачем вы пригласили меня и Петрови… Владимира? Вон сколько вокруг вас умных и преданных людей! – При этих словах Гревс горделиво задирает подбородок, а Васильчиков кидает на Целебровского подозрительный взгляд. Для моего верного «председателя КГБ» до сих пор непонятна причина, по которой я приблизил к себе этих… случайных, по мнению князя Сергея, людей. А Альбертыч продолжает: – Всех дел – ухлопать этого онкологического! Но сделать это чисто, чтобы не засветиться.

– Чтобы даже в страшном сне никто и никогда не связал преждевременную кончину императора Германской империи с нами, грешными… – добавляет Шенк.

Вот блин! Похоже, кайзер Фридрих, не процарствуешь ты свои 99 дней…

Васильчиков яростно трет виски.

– Государь, а что, если… Может, не стоит кайзера? Ему ведь и так недолго осталось… Может, стоит попробовать устроить побег самой принцессе? – Ого! А ведь это предложил не кто иной, как ротмистр Гревс. Чувствуется положительное влияние Шенка: еще месяц тому назад непоседа Гревс с первых минут встречи начал бы излагать «высокому собранию» свой гениальный план: «Мы ползем, ползем, ползем, а потом – ша-арах!» А теперь надо же, кайзера пожалел… Кроссавчег!

– И как вы себе это представляете, ротмистр?

– Ну, это мы еще, конечно, покумекаем, но в принципе… Первое: необходим корабль. Быстроходный, но неприметный. Организовать «зеленую тропу» до Ростока из Берлина, ложные дорожки отхода – на Варшаву, Копенгаген и Гамбург. Кстати, тут если мы и засветимся – не страшно. Одно дело – покушение, другое – соединение двух любящих сердец…

«Однако! – думаю я. – Откуда что берется? Здорово его там Шенк гоняет. И не только в плане физподготовки, как выясняется. «Зеленая тропа»… «ложные дорожки»… нахватался терминов!»

А, собственно… почему бы и нет? Я смотрю на Альбертыча. Он бездумно глядит в потолок, словно после выкатывания идеи с покушением дальнейшее его не касается. Понятно! Обиделся, что от важных дел ради пустяков оторвали. Я перевожу взгляд на Шенка. Тот задумчиво кивает. Гревс светлеет лицом – как же, его наставник одобрил план. Васильчиков оставляет в покое свои виски и уже что-то стремительно черкает в записной книжке.

– Ну, тогда – с Богом! Считайте, что высочайшее разрешение на операцию… – Я лихорадочно перебираю в уме все классические произведения, в которых описывается побег невесты к избраннику, но, не найдя ничего подходящего, заканчиваю: – Операцию «Бегство» вами получено.

Тут же от Целебровского следует пинок ногой под столом. Ну что еще? Ах да… совсем забыл, а Альбертыч, старый волк, напомнил: название операции не должно раскрывать ее суть. Ладно, потом исправим на что-нибудь нейтральное, вроде «Операции «Ы». Так, ладно… Что там дальше?

– Насчет корабля – это к Сер… к генерал-адмиралу. Остальное – сами по необходимости. Да, и вот еще что. Организуйте доставку Моретте телеграммы следующего содержания: «Люблю. Придумал. Подожди чуть-чуть. Твой Ники».

Она сидела на диване, изо всех сил стараясь не разреветься. Только что от нее вышла мать, Виктория-Александрина, новая императрица Германской империи. Мама, мама, как же ты можешь?! Она закусила губу, снова вспоминая жестокие слова матери:

– …Я понимаю твои чувства, Моретта, но и ты должна понять: как принцесса Гогенцоллерн, ты не имеешь права жертвовать политическими интересами империи в угоду чувствам. Твой брак с этим русским, – боже, какое брезгливое выражение на ее лице! – противоречит интересам твоей Родины. И потому я настаиваю на том, чтобы ты, именно ты, написала ему письмо, в котором сообщишь о расторжении помолвки!..

Когда мать первый раз сказала ей об этом, в тот страшный день – день кончины дедушки, она бросилась было к брату. Вилли всегда помогал ей, он нежно любит Ники, как брата и друга. Но у покоев Вилли стояли гренадеры, скрестившие штыки, когда она попыталась прошмыгнуть в дверь. Вечером за ужином мать заявила, что Вилли – под домашним арестом. Все, что удалось сделать, – это послать через фрейлину записку с криком о помощи в русское посольство…

А теперь и ее свобода передвижения сильно ограничена. Конечно, дюжие гренадеры не стоят под ее дверьми, но маменька приставила к ней своих фрейлину и камеристку – чопорную англичанку леди Челси и громадную, прямо-таки нечеловеческого роста, шотландку Элизабет Дьюл. Они следят за каждым ее шагом, роются в ее бумагах, допрашивают ее камердам и горничных. Ведь предлагал же ей Ники взять двух-трех девиц из России. Тогда она отказалась, а теперь… Слезы поползли по ее щекам: сейчас русские, верные и преданные, как kazak’и ее любимого, были бы ее главными союзниками и помощниками… Она даже представила себе, что сейчас могла бы слышать русскую речь и…

…В первую минуту, услышав протяжные русские слова, перебиваемые шепелявой английской речью фрейлины, она не поверила своим ушам. Говоривший по-русски энергично выругался. Моретта слегка покраснела – однажды, еще в Гатчине, она уговорила подвыпившего Ники перевести ей несколько наиболее часто слышимых фраз, и вот теперь одна из них, наиболее непристойная, прозвучала в городском дворце. Если верить тому, что она только что услышала, некто совершенно не верит в благородное происхождение леди Челси, называя ее самкой собаки и женщиной легкого поведения. Мало того – говоривший состоял с матерью фрейлины в интимных отношениях, да не простых, а тех, что называют «французской любовью».