— А ты?

— И октябренком был, и пионером успел. Как там?.. Я, Косточкин Павел, вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации, перед лицом своих товарищей… торжественно клянусь: горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал Ленин, как учила… то есть учит Коммунистическая партия… Будь готов! — Всегда готов.

— Круто. Сейчас это последний писк. Иосиф Виссарионович, туфлей по трибуне, доносы. Но меня почему-то, как говорится, не прет. Стоит только взглянуть хотя бы на тех людей… ну, с точки зрения модельера. Ужос!

— А сейчас?

— Сейчас все одеваются, как примерно тридцать лет назад в Америке и Европе. Ну ладно, двадцать, пятнадцать лет. Правда, речь лишь о провинции. В Питере да Москве, конечно, так, что и не отличишь в общем.

— Ты модельер-одиночка?

— Скоро у меня будет своя студия. Дизайн одежды…

— После свадьбы? — спросил он, внимательно на нее глядя.

Она хотела ответить, но лишь кивнула.

— Без фотографа здесь не обойтись, — сказал он.

Она посмотрела на него исподлобья.

— Ну-у…

— Студия откроется, конечно, в Смоленске? — не без ехидства спросил он.

Девушка нахмурилась, даже надула чуть губы.

— А ты знаешь, что одно время именно Смоленск рассматривали в качестве столицы СНГ? — внезапно спросила она.

— Нет.

— Так вот знай, господин фотограф. Так что откроем филиал и здесь!

Косточкин приставил кулак ко лбу.

— А, вот разгадка этой испанской грусти! Толедо тоже был столицей. И Смоленск чуть ею не стал. А этот зверь, СНГ, разве еще жив?

Девушка качнула головой.

— Не знаю… — Она посмотрела на схему. — Прошли седловину Ленина и дальше налево. Там где-то напротив воинской части был дом дядюшки молодого капитана. У дядюшки женушка очень любила опрокинуть мерзавчика.

— Я думал, кулачными бойцами тогда были только мужики.

Яна засмеялась, приложив ладони к лицу, сверкая серебром сквозь пальцы в черных тонких перчатках. Косточкин потянулся было к сумке за фотоаппаратом, но не посмел его достать.

— Коня на скаку остановит? В горящую избу войдет? — спрашивала она. — И мерзавца уложит одним ударом!

— Гром-баба, — согласился Косточкин.

Они прошли вдоль стен воинской части — или даже двух частей, бетонные заборы были с двух сторон. Дальше виднелась сумрачная церковь, позеленевшая от плесени. Косточкин сфотографировал рваное кресло у крыльца с облезлой кошкой. Яна сказала, что обычно здесь кто-нибудь курит. В церкви живут люди.

— Попы?

— Да нет, обычные граждане… — Она обернулась к нему. — Не устал?

Косточкин вместо ответа достал фотоаппарат и сфотографировал все же ее. Сделал еще пять или шесть снимков.

— Ну хватит, — остановила она его. — Тем более что это слепые кадры, да?

А Косточкин и не думал прекращать, оказавшись во власти обычного фотографического эротизма, но и не только… И еще четыре или больше снимков сделал. И только тогда с сожалением убрал камеру. Как пес поджал хвост.

— Зато есть эффект неожиданности, — проговорил он.

— Но я начинаю чувствовать себя каким-то слепым котенком.

— Почему?

— Не знаю.

— Нет, мне кажется, что затея какая-то… — проговорила девушка со вздохом.

— Какая? — встревожился Косточкин.

— Ну… — Она сделала жест, нарисовав в воздухе какой-то вензель. — Такая… Ходить маршрутом не прочитанной книги. Ведь нелепо?

— Очень даже лепо, — возразил Косточкин. — Тем интереснее потом будет ее читать.

— Да?

— Да. Надо запомнить: Днепровские ворота — дальше… э-э?

— Бывшие водяные ворота, или Пятницкая башня, на самом деле никакой башни уже нет, ее Наполеон взорвал, а на ее месте построили Тихоновскую церковь. Тоже бывшая. Сейчас там ресторан.

— Оригинально, просто иллюстрация ленинского опиума для народа. Куда же патриарх смотрит?

— Как раз там с другой стороны его портрет огромный и висит, — заметила Яна. — Но… не будь ханжой, поучает Стас. Удобно: как раз в этой точке маршрута и можно выпить шампанского. А вообще-то они брали его с собой.

— Мне все равно, — заметил Косточкин.

— Ты трезвенник?

Косточкин в замешательстве глянул на девушку и засмеялся.

— Что касается опиума — да!

— А дальше, — продолжала девушка, — назад и вверх по Большой Советской. У часов поворот налево и вниз по Ленина. До поворота перед воинской частью за седловиной сразу.

— И теперь?

Девушка хлопнула себя руками по бокам, как птица крыльями.

— По схеме если, то снова назад, до часов, вниз, до собора, а оттуда… оттуда — до Днепровских ворот и вдоль стены направо теперь уже… Да, так. И вдоль стены, вдоль стены до башни Орел, на которую еще можно подняться. А вообще-то капитан с провожатым дядюшкой поручиком и своим другом шли в те времена по стене от самых Днепровских ворот, если я ничего не путаю.

— О чем там вообще речь? — спросил Косточкин.

— Как о чем? — удивилась Яна. — О любви. И чертовщине в башне Веселухе.

— Куда же мы пойдем? Назад?

— Нет, — возразила Яна. — Предлагаю идти навстречу героям. По схеме маршрут заканчивается в Никольских воротах. Мы их сейчас пройдем и двинемся против часовой стрелки. Это интереснее, чем возвращаться тем же путем. Переиначим немного Эттингера?

— Переиначим, — легко согласился Косточкин. — Назад, в прошлое.

В это время заиграла горько-сладкая музычка, но он даже не взглянул на дисплей. А на вопросительный взгляд Яны лишь махнул рукой.

Перед КПП солдат орудовал лопатой. Косточкин его сфотографировал и тут же пожалел об этом. Вдруг дверь домика открылась, и вышел прапорщик, невысокий, ушастый, рыжеватый, с пузом, подпоясанным портупеей, с дымящейся кружкой.

— Молодой человек! — рявкнул он. — Сюда подойдите на минутку.

Он поманил Косточкина широкой кистью.

— Зачем? — спросил Косточкин.

— О боже, — пробормотала Яна.

— Я говорю, сюда подойдите, — повторил прапорщик.

— Не вижу причин… — начал Косточкин.

Но Яна уже направилась к крыльцу. Пошел и он следом.

Прапорщик взглянул на девушку и даже слегка кивнул ей, изображая учтивость, а потом сурово посмотрел на Косточкина, прихлебнул из кружки и спросил:

— Могу я поинтересоваться, что и зачем вы снимали?