На короткое время казалось, что армия успешно решила кубанскую проблему. Линейцы сохранили все ответственные посты. Новое правительство Сушкова и Рада внесли изменения в экономическую политику Кубани, а армия отреагировала снятием блокады. Добровольческая армия чувствовала себя настолько в безопасности, что могла освободить всех арестованных политиков при условии, что они покинут район. И. Макаренко вышел из укрытия и пообещал уйти из политики.

Однако ситуация улучшилась лишь на месяц. Поражения на фронте подорвали силу и престиж армии, и ее недруги снова вышли из тени. Атаман Успенский подхватил тиф и скончался после короткой болезни. В декабре федералисты в Раде выразили ненависть к Добровольческой армии, избрав атаманом человека, у которого не было никакого опыта для этого поста, кроме истории конфликтов с Деникиным: атаман Букретов обладал непримечательной военной репутацией и был известен теневыми финансовыми сделками. Черноморские казаки снова заняли правительство. Но к этому моменту, казалось, ничего не имело значения; Белое дело погибло.

Когда пересматриваешь историю взаимоотношений Добровольческой армии и кубанских казаков, накал эмоций с обеих сторон потрясает. Почему эти антагонисты так сильно друг друга ненавидели? Можно только предполагать. Генералы считали казацкий федерализм особой угрозой, потому что федералисты нападали на идею объединенной и великой России; это стало волшебным лозунгом, оправдывавшим борьбу. Псевдосоциализм казаков сделал их эклектичную идеологию еще более отталкивающей. Со своей стороны, казакам не нравилась зависимость от реакционных офицеров. Их пугали большевики, которые хотели отнять их привилегии, но в то же время они считали себя демократами, социалистами и прогрессивными. В этих условиях неизбежный альянс с реакционными офицерами был источником душевного дискомфорта.

Интервенция не пошла на пользу Добровольческой армии. Боевой дух кубанских войск начал снижаться во второй половине 1919 года, а разгон Рады ускорил процесс. Решение Деникина отдать Калабухова под трибунал было продиктовано скорее гневом, чем соображениями политических выгод и издержек. Его армии терпели сокрушительные поражения, и Деникин нанес ответный удар тем, кого считал своими врагами и ответственными за неудачи. Врангель, весьма вероятно, был прав, утверждая, что, не будь казни Калабухова, использования силы можно было бы избежать, а политические издержки — минимизировать. Лидер национального движения не мог позволить себе роскошь действовать сгоряча. Врангель, напротив, действовал с примечательным знанием дела. После некоторого начального колебания он в полной мере использовал все преимущества ситуации и в то же время смог избежать непосредственной вовлеченности в наиболее неприятные задания. Ему посчастливилось иметь прекрасный инструмент — Покровского, который был так наивен, что даже не понимал, что его используют. Врангель испытывал к Покровскому только презрение и бросил его немедленно, как только тот начал угрожать стать обузой. Кубанские федералисты еще раз проявили свою истинную сущность: провинциалы, играющие в политику, у которых отсутствовало чувство ответственности, они не могли оценить свои силы и не умели отличить важное от несущественного.

Царская Россия была многонациональной империей, в которой русские, согласно переписи населения 1897 года, составляли менее половины населения. У остальной половины было мало общего. На одном полюсе находились поляки, которые сохраняли память о своем собственном независимом государстве, обладали богатыми культурными традициями и относительно современной экономикой; на другом располагались десятки малочисленных азиатских племен, у которых не было письменности, чья экономика оставалась почти неизменной на протяжении веков и кто никогда не проявлял желания самоуправления. У царского режима не было последовательной политики по отношению к национальностям, которые так сильно отличались друг от друга.

Российская империя в начале XX в.

В XIX веке, во времена национализма, украинцы, белорусы, финны, балтийские народы и некоторые из наций, живущих на Кавказе, все больше осознавали свою национальную идентичность. Однако вплоть до революций 1917 года ни одно из меньшинств, живущих под властью России, за исключением поляков, не казалось серьезной угрозой единству империи.

Распад некогда могущественного государства случился примечательно быстро. Война продемонстрировала, что старая система правления не может управлять страной. В течение 1917 года стало ясно, что либерал-демократы также не могут удержать единство империи. Лучшим аргументом в пользу существования Российской империи всегда были ее мощь и успешность. Когда неэффективность правительства оказалась очевидной, когда мощь государства разрушилась, было неудивительно, что среди подданных народов возникли целеустремленные лидеры, которые хотели использовать возможность получения независимости или как минимум большей автономии. Некоторые политики собрали правительства в отдаленных регионах просто потому, что Москва и Петроград больше не могли осуществлять управление Россией. Многие из этих политиков в прошлом выказывали мало интереса к национализму, но как только они получили правительственные должности, они пережили примечательную трансформацию. Социалисты, которые ранее отвергали национализм по идеологическим соображениям, теперь начали определять свой успех в терминах национальных интересов своих «стран». Политики-«интернационалисты» начинали впутываться в территориальные споры с соперниками-«интернационалистами» и вскоре вели себя как министры империалистических держав. Россия развалилась на части. Боролись не только класс с классом и идеология с идеологией; страна пала жертвой конфликта территориальных требований недавно развившихся националистических устремлений.

Этот внезапный расцвет национализма ударил по Белому делу куда сильнее, чем по большевикам. Гибкие политики, большевики, были куда лучше готовы к тому, чтобы идти на уступки. Напротив, белые, борцы без ясных целей, приписывали русскому национализму роль объединяющей идеи. Их одержимость имела чудовищные последствия. С одной стороны, апеллирование к «России великой, единой и неделимой» слабо привлекало крестьян, которые хотели социальных реформ и осязаемых выгод. С другой стороны, оно практически лишило возможности договориться с теми, кто мог бы стать союзниками против нового режима в Москве.

Красные занимали населенные русскими районы, а их враги в общем и целом обосновались в нерусских регионах. Это не было случайностью. Генералы Алексеев и Корнилов выбрали Дон местом организации своей армии, потому что донские казаки уже оказывали неповиновение большевикам и поэтому могли предложить убежище. Летом 1918 года Деникин не перенес Ставку в Саратовскую губернию, поскольку сознательно или подсознательно знал, что российские крестьяне не последуют за ним на Москву, так что продолжил опираться в своем движении на антибольшевизм казаков. Спустя год он решил вторгнуться на Украину, потому что националистическое сопротивление большевистскому правлению ослабило влияние Советов на этот стратегически и экономически важный регион.