Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он всё соображал: «К чему это — фарфор, а теперь вот реки, наводнение весеннее...»
— Есть надёжные мосты? — продолжал Толстой.
Вице-канцлера как будто осенило: «Сейчас весна, реки, мосты... А до того русский интересовался фуражом. Об этом только и говорили венские купцы. Да, да... Русское войско в Мекленбургии. Несомненно, этот хитрец думает о военном походе в Саксонию... Но несмотря на азиатскую хитрость, ему не обмануть меня».
— Мосты? — переспросил он. — Мне трудно ответить графу.
Русский дипломат сказал, как выстрелил:
— Я должен выразить признательность его величеству цесарю за то, что наследнику русского престола в путешествии по землям Германской империи предоставляется при переездах надёжный караул. В нынешней его поездке в Инсбрук охраняется путешествующая высокая персона весьма примерно.
Шенборн чуть не присел на пятки. Стоявший в стороне Авраам Павлович рот раскрыл — так неожиданно повернул граф разговор.
Толстой чеканил слова ледяным тоном:
— Дорога из Инсбрука идёт через Мантую на Флоренцию. Флорентийские места болотисты, и климат тамошний для слабого здоровья наследника пригож мало. Нас интересует, где именно полагает предоставить его величество цесарь резиденцию для временного пребывания наследника?
Шенборн попытался что-то сказать, но язык будто к гортани присох, не слушался.
— Понимаю, — сказал Толстой, — граф не готов к ответу.
Шагнул вперёд:
— С почтением просим также сообщить нам в ближайшее время, когда мы сможем встретиться с путешествующей высокой особой.
Пётр Андреевич несколько раз повторил «путешествующая высокая особа», подчеркнув тем, что русский двор считает Алексея не беглецом, а только лишь путешественником вольным.
Толстой раскланялся и вышел из залы.
После столь ошеломляющего разговора вице-канцлер бросился во дворец цесаря. Понял: о наследнике престола, находящемся на землях империи, русским известно всё. Больше того, они готовят военную экспедицию в Саксонию. Это путало все планы, так радужно рисовавшиеся в воображении вице-канцлера.
Вот уж истинно: не садись в сани, пока коня не впрягли.
* * *
Дорога на Инсбрук шумна и многолюдна, так как сей город тирольский стоит на перекрёстке путей, ведущих из Германии, славной своими товарами, в благодатную Швейцарию, цветущую Италию с её шумными рынками и торговыми домами, известными на всё Средиземноморье. С раннего утра до поздней ночи поспешают по дороге дилижансы с любопытно выглядывающими из оконцев путешественниками, гремят по булыжнику фуры тяжёлые на крепких, немецким железом обшиненных колёсах, неторопливо, прижимаясь к обочине, ползут крестьянские телеги, нагруженные корзинами с птицей, яйцами, овощами, мясными тушами или иной поклажей. Над дорогой пыль кремнистая, белёсая, стук колёс, голоса.
На возах девки толстощёкие, в цветных юбках и белых чулках, мужики серьёзные, с трубочками гнутыми, в шляпах с пёрышками птичьими пёстрыми за широкими лентами. Девки смеются, переговариваются громко, мужики же больше помалкивают, попыхивая синим дымком. В товаре своём они уверены, и болтать зря им незачем. Поглядывают на проезжих добродушно да бодрят лошадок кнутиками.
Народ всё крепкий, ширококостный и не голодный. Удивляться только приходится: и земли-то у них ладошкой прикроешь, а вот тебе — не голодные. То тут, то там харчевни при дороге, и у порога каждой хозяин в фартуке белом, колпаке приглашает проезжих зайти и посидеть за столом с кружкой пива.
По дороге той, за многолюдством постоянным, незаметно проехать нетрудно. Но Румянцев всё же карету известную на версту добрую пропустил, дабы в глаза страже царевича не бросаться. Решил так: «Царевич никуда не убежит, но мне поберечься всё ж надо». И как ни хотелось офицеру с девками весёлыми, что на возах, шуткой переброситься или с крестьянином каким поговорить, но он рот на замок замкнул. Больше того: в плащ закутался и на лицо шляпу надвинул низко.
Кони шли шагом. Солнце припекало жарко. Глянуть на Румянцева со стороны — скажешь: человек не бедный на конях добрых едет по своим делам, и нечего ему беспокоиться, когда он и так поспеет. Такому, видно сразу, всегда и место в придорожной харчевне найдётся, и куском его не обнесут, и горло от жажды у него не пересохнет, так как за стакан вина найдётся чем заплатить.
Ближе к Инсбруку Румянцев коня чуть шпорой тронул и на лёгкой рыси обошёл ближние фуры. Увидел: карета с царевичем по-прежнему, не торопясь, пылит к городу, и драгуны скачут за ней. Осадил коня, но назад сдавать не стал. Подумал, что в город карета вкатит и в улицах затеряться может. Лучше уж поближе держаться и из виду царевича с его охраной не выпускать.
Как задумал, так и сделал.
Инсбрук колоколами был славен, и, ещё города не увидев, услышал Румянцев бренчание колокольное. Били на кирхах к вечерней молитве, но только и назовёшь звон тот бренчанием. Другое слово трудно подобрать, ежели хоть раз слышал, как сыплют звоном с православной колокольни.
А всё же колокола Румянцеву помогли: он коня поторопил. И вовремя. Карета в город въехала, а Румянцев за ней. Миновали рынок, свернули в улицу узкую, в другую, офицер следом. За угол отпустит карету и придавит шпорой коня. Тот прижмёт уши и, послушный приказу хозяина, прибавит шаг. Звонко ударят в булыжник подковы, и вот уже карета перед глазами.
А Инсбрук — город немалый, да и путаный: улицы в гору лезут, петляют, но офицер всё же карету до самого дома, где царевича поместили, сопроводил. Карета у ворот остановилась, и Румянцев, глазами по сторонам стрельнув, трактиришко приметил и с коня соскочил.
Слова офицер не успел сказать, а из трактира на ножках коротких хозяин в колпаке вязаном шаром выкатился. Руками всплеснул, радуясь гостю. Мальчонка расторопный выбежал. Принял коней у офицера. Румянцев поводья ему передал, а сам к улице оборотился, будто бы расправляя плечи, уставшие от долгой дороги.
Увидел: из кареты известной вышел царевич с дамой и поспешно в воротах скрылся.
«Вот и всё, — подумал Румянцев, — птичка в клетку залетела. Теперь мне вольно».
Шагнул в трактир, зацепившись шпорой за порог. Устал всё же. Дорога не такой уж лёгкой была.
Хозяин, непрестанно улыбаясь медной рожей, принёс кувшин вина, сыр жёлтый на тарелке, зелень какую-то и с поклоном налил высокий стакан. Подал на стол горшок с похлёбкой, от которой пахнуло так, что у офицера голова закружилась, и он вспомнил, что со вчерашнего дня не держал во рту и макового зёрнышка.
Дабы гостю поскорее с дороги согреться, в камин мальчонка поленьев подбросил, и пламя разом вскинулось высоко. Жарком потянуло по всему трактиру.
