— А теперь, — произнес герцог с изысканным изяществом, — прошу вас, мои любезные господа, извинить меня за то, что я не оказываю вам такого приема, какой желал бы оказать, ведь в маске каждый человек остается свободным сам и предоставляет свободу другим.

С этими словами герцог отвесил поклон, достаточно непринужденный, чтобы его можно было счесть за обращение к Пекиньи, и достаточно заметный, чтобы он мог быть адресован персоне вышестоящей.

Трое неизвестных поклонились ему в ответ, и после того как Пекиньи проверил, что делается на улице, в свою очередь удалились.

Самый маленький, выходя, поблагодарил Ришелье жестом, в котором признательность была выражена с особой тонкостью.

А герцог остался в своем дворе один на один с Раффе.

Эти двое посмотрели друг на друга.

— Итак, господин герцог, — спросил Раффе, — что вы думаете об этом?..

— Черт побери! Ты был прав, — протянул Ришелье в раздумье.

— Так хороший у меня нюх, господин герцог?

— О Раффе, в этом я никогда не сомневался!

— В таком случае, сударь, вы можете теперь отправиться спать.

— Ты так полагаешь, Раффе?

— Я в этом уверен, сударь. В приключениях, как в азартной игре, когда идет удача, есть один секрет: момент успеха совпадает с концом везения. После того, что сейчас произошло, можно или больше ничего не ждать, или уж ждать всего.

— Раффе, — заметил герцог, — да ты прелестный острослов. А читать и писать ты умеешь?

— Прошу прощения, господин герцог?

— Я спрашиваю вас, господин Раффе, умеете ли вы читать и писать.

— Ну, кое-как нацарапать и отбубнить сумею.

— Раффе, с этой минуты ты мой секретарь, и если когда-нибудь мне придется стать членом Академии… — тут Ришелье выдержал паузу, — так вот, речи мне писать будешь именно ты.

— О господин герцог!

— И ты с этим управишься, черт меня возьми, если это не так!

— Монсеньеру угодно отправиться в постель? — осведомился лакей, обратившийся в секретаря.

— Нет, это невозможно: мне слишком о многом нужно подумать; нет, оставь меня, Раффе.

— Огонь в вашем камине горит, господин герцог; я вас покидаю.

Ришелье остался один.

— Вот, стало быть, какой темперамент госпожа де При поручила мне наставлять нравственности! Как! Я должен потратить столько усилий, чтобы докучать этому очаровательному юноше, вместо того чтобы без всякого труда доставлять ему удовольствие?

Он еще немного поразмыслил, а потом заключил:

— Нет уж, пусть другие сами себя поджаривают в пламени добродетели. А я, положительно, не создан для роли гасильника; у меня славные легкие, передо мной горючий материал, искра уже тлеет — так раздуем же ее, черт побери, раздуем! Как бы то ни было, погасить этот огонь и так не в моих силах.

Тем не менее г-н де Ришелье, наперекор всем своим размышлениям, не преминул в тот же вечер прийти на игру у королевы; ведь он дал обещание, нарушить которое значило бы поссориться с маркизой.

Его ждали. Долго сдерживаемое нетерпение придворных при его появлении бурно прорвалось наружу. Одна лишь королева, казалось, не заметила его.

В глазах этой исполненной совершенств принцессы Ришелье был сущим пугалом. Слухи о подвигах герцога достигали ее ушей еще тогда, когда она была всего лишь робкой девушкой, а те прелести порока, что в Версале кажутся столь блестящими, в глазах целомудренной дочери короля

Станислава выглядели не более чем неумело положенным лаком, прикрывающим преступления.

Вот почему она питала к этому развратителю сильнейшую ненависть. Да и герцог со своей стороны не мог ее любить. Столкновение этих двух взаимно враждебных натур не обещало ничего, что могло бы благоприятствовать политическим замыслам г-жи де При, которые, напротив, предполагали союз между г-ном де Ришелье и королевой.

Королева была, так сказать, вынуждена обратить свой взор на Ришелье, видеть которого ей совсем не хотелось. Герцог приблизился и приветствовал ее с той безупречной учтивостью, что содержит всевозможные оттенки смысла. Благодаря своей невероятной чуткости он с порога уловил враждебность государыни, внешне не выразившуюся ни в чем, кроме едва уловимого жеста, когда Мария Лещинская передернула плечами, услышав, как объявили о его прибытии.

— Здравствуйте, сударь, — холодно обронила королева и вновь занялась прерванной партией в каваньоль.

Герцог был не из тех, кто выпрашивает царственное расположение: он слишком хорошо знал, что фаворитом становится тот, кто умеет им пренебрегать; он был и не из тех мужчин, что сверх меры унижаются перед женщиной, будь она хоть королевой: он слишком хорошо знал, что женщины любят гордецов больше, чем смиренных.

Но его репутация ловкого придворного и умного человека не позволяла ему принять как должное настолько холодный, до такой степени дурной прием.

Что скажут об этом в дипломатических кругах? Дипломат, при первых же словах приветствия получивший столь резкий отпор, был бы мгновенно признан недееспособным.

Герцог порылся в своей памяти, переполненной множеством германских принцесс, польских физиономий и воспоминаний, дорогих сердцу Марии Лещинской; он был уверен, что при первом слове из разряда такой милой семейной болтовни принцесса, сколь бы она ни была высокомерна, сразу проявит к этому интерес. Господин де Ришелье использовал в своих целях все, даже добрые свойства натуры.

— Сударыня, — произнес он, — как бы, по-видимому, сильно ни захватила вас игра, я не могу удалиться от вашего величества, не сказав, сколь много заверений, исполненных нежности к вам как к женщине и почтения как к королеве, передавали мне для вас принцессы фон Браун-швейг, фон Вольфенбюттель и фон Нассау.

Королева с живостью повернулась к нему.

— Ах! — улыбнулась она. — Так меня там еще не забыли?

Для Ришелье это был повод ввернуть какое-нибудь из тех прелестных замечаний, что так легко приходили ему на ум; однако, забросив крючок с наживкой, он ограничился тем, что отвесил скромный поклон и возвратился на прежнее место.

Озадаченная, королева смотрела ему вслед; ей хотелось, чтобы разговор продолжился. Она долго боролась с этим желанием. Наконец, поскольку сердце оказалось сильнее воли, она поддалась искушению.

Ведь она, эта бедная покойная королева, была не только достойной принцессой, но и превосходной женщиной.

— Господин герцог, — спросила она, — не встречалась ли вам в Вене моя добрая подруга графиня фон Кёнигсмарк?

— Несомненно, сударыня, — отвечал герцог, с учтивой торопливостью вновь подойдя к королеве. — И стоило госпоже графине заговорить о вашем величестве, тотчас на глазах у нее выступали слезы. Весьма трогательно!