Это вон как с рыбами, которые ходят в освещённой солнцем воде. Каждая по своим делам торопится, кто сюда, кто туда, кто вверх, кто вниз, а потом вдруг, будто одним целым становятся и в нужную сторону как одна плывут. Вот так и волхв, всех людей и всё, что живёт и растёт на матушке-земле, зрит, как нечто единое, из многих частей состоящее, и оттого ведает, куда этому единому надлежит двигаться, а куда нет. – Ольг опять надолго задумался, и только когда уже нос лодьи ткнулся в небольшой деревянный мосток, снова спросил.

– А как же он может указать всем сразу, куда идти, а куда хаживать не надо, его-то не могут все одновременно услышать, далеко ведь, и разные все, сам рёк, что у каждого свои дела?

– Так ведь волхв настоящий, он кромешник, на кромке самой трёх миров живёт, – Яви, Прави и Нави, оттого по трём сим мирам и расходится глас его, и мысль, и познания. Каждый человек с каким-то из трёх миров крепче, чем с остальными связан, через этот мир ему и приходит, куда идти нужно…

«Выходит, в детстве и молодости, когда передо мной в час опасности тёмным туманным сгустком возникал кельтский крест, то было не совсем волхование, а только подготовка к нему, – подумал седовласый Ольг. – Многие добрые воины чуют опасность загодя, и то понятно, – каждый человек живёт не только здесь, в явском мире, но и с Навью связан, вот и получает оттуда знак, что приблизился к Нави вплотную, и она обдала его своим холодным дыханием. Однако волхв, как сказал атер, он кромешник, живёт на тонкой кромке миров, и потому зрит не только себя и ближников, но весь мир в его огромности».

– Сыне, – почти явственно услышал князь, – меня нет рядом с тобой, но мы говорим, и ты меня слышишь. Даже если случится так, что волхвы уйдут из мира явского, по тем же конам родятся люди, которые пройдут их путь и научатся слышать тех, кто пребывает вместе с Богами и Пращурами. Может, кто-то услышит тебя, или меня, или Велесдара с Могуном, или иных сварожичей, кои ещё и не родились…

– Спасибо, тебе, отче, что не покидаешь меня и в зрелости, и советом своим помогаешь, – проговорил про себя Ольг. – Скоро буду в родном Приладожье. С Ефандой поговорю, наш родовой курган проведаю. А ещё… знаешь, последние годы я часто порывался разыскать Снежану. Но то дела княжеские не позволяли, то сомнения, что если бы она хотела, давно бы сама объявилась. С последним её даром я никогда не расстаюсь, храню плат у самого сердца. Когда бывает совсем тяжко или просто выпадает свободная година, достаю бережно сие кружевное письмо, гляжу на хитросплетения узоров и веду с ней беседу. И поверишь, атер, часто бывает так, что нахожу в тех узорах ответы на непростые вопросы. Я ведь прежде считал себя обойдённым в любви, да светлые боги даровали мне возможность познать счастье…

Теперь я твёрдо решил разыскать возлюбленную, или…или хотя бы её могильный камень…

Седой старец думал свои думы, и верный Руяр не мешал ему. Свентовидов воин несколько потяжелел и тоже побелел власами, но, как всегда, хранил крепкую воинскую стать и рука его была достаточно тверда. С теплотой и незнакомой прежде некоторой тоской в душе он вспоминал Огнеяра. Привёл же Свентовид волей своей ту повитуху, что вручила ему сына Божедара и Дивооки, которому он стал восприемным отцом. Так нежданно он, никогда не имевший семьи, обрёл сына. Дивоока-то потом вышла замуж за хорошего мужа, детки ещё у них родились. Но Огнеяр, которому он сам дал имя, был его лучшим воспитанником и учеником. Данное князю слово о том, что сам будет заботиться о семье погибшего воина, Руяр исполнял тщательно, как и всякое другое взятое на себя дело, но в этом случае, кроме долга, его влекло к мальцу неведомое до того настоящее отцовское чувство. Унаследовавший остроё чутьё Дивооки, силу и воинские способности Божедара, под зорким оком Руяра златовласый отрок скоро стал умелым воином, и теперь уже служит десятником в личной охороне князя Игоря.

Мысль о том, что где бы он теперь ни был и что бы с ним не стряслось, а там, в Киеве, остался сын, наполняла душу старого Свентовидова воина неведомым сладостным чувством.

* * *

Могучий старец с распущенными по широким плечам седыми волосами, восседающий на белом широкогрудом коне, выглядел выходцем из древних сказаний, воплощением самого Одина или Перуна. Ехал он не торопясь, величаво и спокойно. Да и куда спешить, когда уже всё в его жизни давно «отторопилось». Четверо крепких воинов молча следовали за седовласым. Вот неразговорчивые всадники достигли холма с большим гранитным камнем на самом навершье. Старец кинул вокруг зелёным пронзительным оком, задержал взор на высоком вязе, что рос у подножья холма, потом спешился и стал неторопливо – всё-таки восьмой десяток разменял – подниматься по склону, жестом повелев воинам остаться. Достигнув вершины, возложил свои большие натруженные руки на знакомый могильный камень, уже изрядно поросший мхом, и стал говорить с ним.

– Видите, родные мои, – неспешно рёк седовласый муж, – какой длинной оказалась моя жизнь. Атер, я теперь старше тебя, хотя от смерти не бегал. Недавно ты встретился с мамой, теперь вы вместе. Я старался жить, как вы меня учили, и сила вашей любви берегла меня все эти годы. – Старец-воин помолчал, потом коснулся длинными сухими перстами позеленевшего знака «аильм». – Сколько же лет прошло, когда я выбил сию руну? Ингарду всего четыре лета тогда было. Четыре… как лучей этой руны, – вдруг подумалось ему. – Да и весь мой жизненный путь напоминает крест «аильм», солнечный знак четырёх его домов. Вот Заход, – шуйца коснулась конца солнечного креста, – там я выбил первую руну на морской скале, после того, как мы с Рарогом вернулись из похода в Галлию и Италию и избежали многих опасностей. – Десница легла на десной конец руны. – Это Восход, где была первая битва с хазарами, Руриково поле. Там, на берегу синего Дона, на одном из прибрежных валунов я оставил вторую руну, которая стережёт покой всех погибших на том страшном поле сечи. Вот Полуночь – это наша Северная Словения, моё родное Приладожье, где я выбил руну перед уходом в Киев. Десница старого воина опустилась вниз. – А это Полудень, Царьград, на чьих главных Золотых вратах был оставлен щит с начертанной на нём руной. – Однако, выходит, что сам я, того не ведая, выйдя из Приладожья, вновь возвратился сюда, подобно тому, как солнце, пройдя все четыре своих дома, замыкает бег по небосводу. Мой кельтский крест перестал быть тёмным туманом, а стал осязаемой явью… – Рука старого воина прошла по концам креста и соединила их кругом. – Благодарю вас, светлые боги, за дарованное прозрение, за тот путь, которым вы меня провели. Слава вам, вечная слава и память!

– Бранибор! – взволнованно окликнул старец с вершины холма своего стременного. – Там, в моей заседельной сумке, есть молоток и зубило, принеси! – Вот и закончился мой княжеский и воинский путь, – тихо прошептал Ольг, не отпуская камень, – долог был он и удачлив. Какова будет стезя волховская, не стану загадывать, для того и дорога, чтобы идти по ней, встречая нежданные преграды. Неведомый путь более всего прекрасен своей неизвестностью!

Когда стременной подавал зубило и молоток, он узрел в очах старого воина необычный огонь и задорный блеск.

Спустя некоторое время на кургане раздался стук железа по камню. Князь Олег Вещий выбивал коло, превращая руну «аильм» в кельтский крест.