– Она что, рехнулась?!

– Она Джамилю мою с дочкой и младенчиком у себя в горах держит, – призрачным голосом отозвался парс. – Слышишь меня, Абу аль-Хайр? Джамиля моя и детишки где-то в Ушрусане в подвале сидят.

И поднял перекошенное, с капающим красным подбородком лицо:

– Так что я велел госпоже Нум снаряжаться в дорогу, о Абу аль-Хайр… А что я могу? Что я могу сделать, а?!

И Тахир обреченно обхватил руками голову.

– Похоже, ты оказался между двумя драконами, о ибн аль-Хусайн, – задумчиво проговорил начальник тайной стражи и отставил стаканчик.

– Драконами… – покивал парс. – Это ты правильно сказал, о ибн Сакиб. Драконами. Нелюдями. Нельзя так, где же небесная справедливость… Одна у меня надежда: встретившись, нерегиль и эта страшная демоница друг друга поубивают…

– Зря надеешься, – усмехнулся Абу аль-Хайр. – Эмир верующих запретил Тарику покушаться на жизнь своей досточтимой матушки.

Парс в сердцах плюнул и снова налил в пиалу.

Вазир пощипал кончик бороды и улыбнулся:

– Но я знаю, как тебе помочь, о Тахир.

Тот отмахнулся:

– Как? Что ты хочешь сделать, о ибн Сакиб?

– Убить дракона.

Тахир поперхнулся вином.

– Клянусь Всевышним, я повыбиваю ядовитые зубы обеим гадинам. Клянусь всеми именами силы Господа Миров – я этого так не оставлю… – зашипел вазир и сжал кулаки.

Парс вытащил из рукава платок, обтер им подбородок и тихо сказал:

– Верни мне мою семью, о ибн Сакиб. И я буду за тебя жертвой в жизни этой и в будущей.

– Хорошо, – улыбнулся Абу аль-Хайр. – Это проще простого.

Тахир непонимающе помигал.

– Хусайн! – рявкнул вазир барида.

Блестя маленькими глазками и шевеля сомиными усами, в шатер тут же пролез шамахинец.

– Что угодно господину? – умильно улыбаясь, проговорил он.

– Напишешь и отправишь с голубем письмо командиру гарнизона в Лахоре!

И пояснил внимательно слушающему парсу:

– Это селение, в котором живут старейшины рода госпожи Мараджил. И, одновременно, большая крепость. Отдай приказ найти похищенную наложницу и детей почтеннейшего Тахира ибн аль-Хусайна. Пусть задействует отряд прикрытия из сумеречников и вытащит этих несчастных. Население аула, в котором их держали, перебить. Полностью.

– Они будут мстить… – побледнел парс.

О кровной мести ушрусанцев ходили легенды самого мрачного свойства.

– У тебя найдутся четыре листа бумаги мансури? – улыбнулся Абу аль-Хайр.

– Это которые самые большие?

– Да, – покивал вазир барида. – Как ты думаешь, сколько имен может поместиться на таком листе?

– Д-даже не знаю… – растерянно отозвался Тахир.

– Убористым почерком – до ста, – отозвался Абу аль-Хайр и налил себе в стаканчик. – Хусайн!

– Да, мой господин!

– На каждом из листов напишешь имена всех членов лахорского тейпа. Всех, до последнего младенца. Ну и имена страрейшин напишешь, конечно. Пусть командир гарнизона покажет исписанные листы почтенным старцам. И предупредит, что если кто-то завякает про кровную месть, люди, имена которых записаны на этой красивой дорогой бумаге, пойдут под нож. Все. Причем в течение одной ночи. Я думаю, солдаты гарнизона будут обрадованы этой новостью и с удовольствием выполнят приказ. Вот язык, на котором следует говорить с ушрусанцами, – ибо иного они не понимают…

– Это точно, господин, – радостно осклабился шамахинец. – Воистину мудрое решение!

– Вот и все, о ибн аль-Хусайн, – улыбнулся вазир барида и отхлебнул из стаканчика с удовлетворенной улыбкой. – Скоро твоя семья будет с тобой.

Скаля желтые зубы, шамахинец заахал:

– Воистину, как говорят у нас в городе, господин обладает мудростью и хитростью дракона!

Абу аль-Хайр фыркнул и отмахнулся: мол, будет тебе льстить.

Тахир сглотнул, молча кивнул и тоже выпил.

– И да, – взмахнул рукой вазир барида. – Зачем тебе идти к Масабадану? Тебе нужно приехать и засвидетельствовать свою верность эмиру верующих – дабы над тобой простерлась рука его благоволения и защиты. К тому же, и тебе, и мне есть что ему рассказать… Тогда госпоже Мараджил станет не до нишапурского джунда. Правда, Тахир?

Парс снова сглотнул, но возражать не стал.

* * *

Окрестности Ракки, две недели спустя

Гнилостный запах тины смешивался с дымом очага и вонью отбросов. Закатное солнце косо било сквозь верхушки деревьев, верховой ветер гонял рябь над водоворотами громадной реки. Тиджр располосовывали отмели и длинные ленты намытых течением островов. Веер нестерпимо ярких лучей рассеивался в вершинах тополиной рощи на длинной травянистой косе, далеко врезавшейся в широкую медленную реку. Солнце ярко ходило бликами в заводи, темнели гривки травы и плавающие пятна водорослей, далеко-далеко на идущей рябью воде качался черный треугольник паруса.

С порывом ветра замотались ветви в роще, купы деревьев заходили ходуном. Сзади, во дворе, с новой силой заорали дети – теперь они гонялись друг за другом. Аббас, Марван и трое хозяйских: две девочки в нестираных рубашонках и такой же голозадый мальчишка лет четырех. Мальчишка ревел, потому что никого не мог догнать, и кидался во всех кусками навоза. С тахты под навесом визгливо заорала Арва: она кормила грудью, и младенец в ответ на общие вопли тоже зашелся в плаче.

Иорвет сделал еще один шаг в высокой, мокрой от росы траве.

– Вы видите то же, что и я, Иорвет-сама? – тихо спросил аураннец.

Некоторое время сумеречники молча смотрели в сторону треплющихся под ветром тополей на травяной косе.

– Да, Янаи, – наконец ответил Иорвет. – Ты прав. Это не бревно.

– У бревна не бывает глаз, – очень тихо отозвался аураннец. – Но что же это может быть, господин? Я никогда не видел прежде существа, внешне походящего на ящерицу, но не имеющего отчетливого облика для второго зрения…

Желто-серые глаза лаонца с мгновение созерцали нечто недоступное – и сморгнули:

– Мой страх. И моя смерть.

– Хе-хе-хе… – Хихиканье донеслось почему-то раньше сопровождавшего Фазлуи душка, в котором запах старости причудливо смешивался с ханаттийскими притираниями.

Сабеец нарочито медленно подковылял к сумеречникам. И тоже покивал в сторону рощи:

– Хе-хе-хе… Твоя, не твоя… Смерть, желтоглазик, смерть…

– Что это? – резко спросил Янаи и положил руку на рукоять меча.

– Аждахак, – вздохнул Фазлуи. – Змей Рустама.

Иорвет по-совиному медленно смежил веки и кивнул в знак согласия.