– Катя, Катюша, видишь, как оно чудодейственно сложилось: и Державная тебя ведёт, – радостно отозвался священник на её рассказ о «выходке», – и святитель Иннокентий с тобой, и раба Божья Евдокия не оставила тебя.

Помолчал, заглядывая в заискрившиеся какой-то мыслью глаза Екатерины.

– Голубка ты наша христовая, да хранит тебя Господь! – И осенил её поглаживающе-плавным крестным знамением и ласково поцеловал в темечко.

Екатерина пристально посмотрела в глаза священника, и бледность неожиданно ударила в её лицо. Шепнула, едва шевеля губами:

– Неужели, батюшка, рожу я?

Именно шепнула. Очевидно, что не осмелилась такие слова произнести как-нибудь громче, твёрже, устрашилась вспугнуть поселившуюся в её сердце благодать и надежду.

Отец Марк молчал; и в глаза её не смог посмотреть прямо. И она упала взглядом.

Он, прошедший всю войну автоматчиком-пехотинцем, трижды тяжело раненный, видевший навалы измождённых до последней измождённости человеческих останков в Бухенвальде, изуверски выжженные деревни и разрушенные города, рвущих на себе волосы матерей над трупиками своих детей и чего только ещё он не видел и не пережил по жизни всей, он неожиданно совершенно потерялся нравственно и, похоже, даже пошатнулся верой перед отчаянием этой красивой, здоровой, умной молодой женщины, в которой всё создано природой для счастья, для самого необходимого и большого женского счастья – счастья материнства.

Что ей сказать, как её утешить?

Он умел на фронте утешить увечно раненного юного бойца, который хотел наложить на себя руки, но остался жить; а потом написал отцу Марку, что вы, Алексей Петрович, подарили мне счастье жизни. Он подходил к выжившим жертвам концлагеря и, делясь съестными припасами и водой, говорил с ними о надежде и всепрощении, и они понимали его. Он помог однажды польской женщине схоронить её убитого под бомбёжкой ребёнка и говорил с ней, что любовь Господа беспредельна, и она верила и благодарила этого сердечного человека. В мирной жизни к отцу Марку непрестанно шли его прихожане со своими нуждами и лихами, и он тотчас и без сомнений находил для каждого слово поддержки и сочувствия. Но сейчас, перед Екатериной, к которой душой прикипел, весь его опыт священника и просто доброго человека, утешителя, моралиста, психолога показался ему на какие-то мгновения беспомощным и тусклым.

Его душа, ощутил он, впала в потёмки.

Однако у него были силы, чтобы вырваться из них.

Он ещё помолчал, в зыбкости чувств не осмеливаясь открыто взглянуть на Екатерину.

Но уже молчать нельзя было: он – священник, он – пастырь людям, ему надо говорить, и Бог, знал он, непременно даст ему единственно нужные слова.

– Давай, Катюша, произнесём молитву Оптинских старцев, – наконец, поднял он на Екатерину глаза.

– Давайте, – посмотрела открыто и она в его глаза.

Эта молитва была любимой их молитвой, и они нередко произносили её вместе. И когда они её произносили, с их голосами зачастую съединялись другие голоса.

– Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить всё, что принесёт мне наступающий день, – полетело к сводам храма два голоса.

И тут же – ещё голос, другой голос. И ещё, и ещё вплетались голоса в этом сокровенно тихом и душевно тесном братском содружестве:

– Дай мне всецело предаться воле Твоей святой. На всякий час сего дня во всём наставь и поддержи меня. Какие бы я ни получал известия в течение дня, научи меня принять их со спокойной душой и твёрдым убеждением, что на всё святая воля Твоя. Во всех моих словах и делах руководи моими мыслями и чувствами. Во всех непредвиденных случаях не дай мне забыть, что всё ниспослано Тобой. Научи меня прямо и разумно действовать с каждым членом семьи моей, никого не смущая, никого не огорчая. Господи, дай мне силу перенести утомление наступающего дня и все события в течение его. Руководи моею волей и научи меня молиться, надеяться, верить, терпеть, прощать и любить. Аминь.

Помолчали, кажется, слушая дыхание тишины.

– Прости, я не ответил на твой вопрос, Катя.

– Вы ответили, батюшка. Мы вместе ответили. И все, кто сейчас произносил молитву, помогли мне. Спасибо.

– Да хранит тебя Господь.

Кажется, после той беседы и молитвы и поселилась на губах Екатерины, день ото дня высвечиваясь всё зримее, улыбка.

Екатерина понимала, что её жизнь в сожительстве с Леонардо – грех. На исповеди она покаялась, однако отец Марк отозвался как-то неясно, сказал, что нужно перво-наперво душу нашу вечную хранить в чистоте, жить боголюбиво и богобоязненно.

На другой исповеди Екатерина снова покаялась в этом своём грехе.

– Он тебя любит? – спросил отец Марк.

– Любит.

– А ты любишь его?

– Я? – зачем-то переспросила Екатерина, и вроде как испуганно.

– Ты.

– Н-не знаю. Хочу, батюшка, любить, жалеть, заботиться о нём, таком неопытном и беззащитном. Наверно, люблю. Наверно. Он добрый, искренний. Но он ребёнок ребёнком ещё. Поэтому полюбить его по-настоящему я, по-видимому, пока не смогу. Пока. Да, пока.

– Горюшко ты моё, Катя-Катерина! – улыбнулся священник, любуясь стыдливо загоревшимся лицом собеседницы. – Косу не срезала – молодец. Хотя и при муже каком-никаком, но невенчанная, а значит, девица, – коса положена. Знаешь, Катя, твоя дивная коса и глаз услаждает, и, думаю, укорливо говорит некоторым особам: «Ну, пошто вы себя изуродовали, пообкорнавшись?» Вижу и радуюсь – ты и сама ещё дитя дитём, а потому силы небесные покровительствуют над тобой. Помнишь, Христос сказал: «Будьте как дети»?

Помолчав, продолжил, однако назидательно и даже несколько строго:

– Люби в нём не столько мужа, сколько просто человека, если он в самом деле хороший человек. Конечно, грех твой велик, но то грех тела, разума, а душу свою и сердце, зрю, ты не испоганила. Обернись вокруг: живём мы с тобой в век гнусностей и соблазнов великих, и как избежать вольных и невольных согрешений – иной раз и близко не ведаем. И кроме как молитвой, тихой и тайной, ничем более человеку и не спастись. А потому говорю тебе: молись. Молись! Проси неустанно милостей Божьих.

Задумался. Поёжился улыбкой:

– Хотя чего это я, Катя, разошёлся: поучать тебя вздумал? Да ты – самая моя исправная и ответственнейшая прихожанка!

Неожиданно он взял её за руку, точно бы маленькую, и подвёл поближе к алтарю:

– Господи Боже мой Всемогущий! Исполни просьбу ничтожного раба Твоего Марка! Да пусть прибудет в милости Твоей величайшей чадо мое любимое. Огради ее от сил темных, горя и зла, даруй благо на все дела ее! С глубоким верованием в силу Твою взываю о помощи. Смилуйся, да будет воля Твоя благосклонна ко мне. Аминь.

– Спасибо, батюшка. Но почему вы прочитали молитву матери о дочери?