Ольга, пожалуй, лучше, чем кто-либо другой, понимала, что перед Русью встал вопрос о том, как и с кем в союзе войти в круг могущественных христианских держав Европы. Это можно было сделать, только вступив в союз с кем-либо из императоров: или с императором «Священной Римской империи», или с императором Восточно-Римской империи. Перед Русью уже тогда встала альтернатива: с кем идти — с Западом или с Востоком. Весь христианский мир был объединен в две империи: Западную и Восточную. Приобщиться к цивилизации, войти в круг европейских государств означало прежде всего приобщиться к христианской церкви, которая еще не успела окончательно разделиться на западную — католическую и восточную — греческую, православную. И, не получив от Византии того, что она ожидала, ни по линии политического союза и дипломатических связей, ни по линии создания на Руси сколько-нибудь самостоятельной церковной организации, митрополии или хотя бы архиепископии, усмотрев в приеме, оказанном Константином Багрянородным, явное третирование и пренебрежительное к себе отношение, увидев, что Византия не собирается помочь Руси в деле укрепления путем христианизации ее международного положения, Ольга обращается к Оттону.

Посольство русской княгини к императору Оттону I, в те времена еще могущественному королю, преследовало также определенные политические цели. Но Оттон, рьяно насаждавший христианство, решил воспользоваться посольством «Елены, королевы Руси» для того, чтобы таким путем, использовав церковь как орудие своей политики, вовлечь Русь в орбиту влияния Запада. Быть может, этому способствовали и неосторожные речи послов Ольги. Во всяком случае, когда Адальберт прибыл на Русь, выяснилось, что его, собственно, никто не просил, так как, во-первых, к 961 г. натянутые отношения между Русью и Византией уступили свое место нормальным связям, и Роман II просил у Ольги помощи для организации похода на Крит. Эта помощь была ему оказана, и русский отряд выступил вместе с византийским войском. Во-вторых, епископия Ольгу не устраивала, и, наконец, в-третьих, вряд ли языческая Русь, еще очень слабо связанная в те времена с Западом, позволила бы таким путем посягнуть на ее независимость хотя бы в самой завуалированной форме. И Адальберт вернулся ни с чем. Иначе и быть не могло, так как Ольга ставила своей целью не только насаждение христианства на Руси Западной или Восточной империей, но прежде всего — установление определенных политических взаимоотношений между ними и Русью. Одно без другого не мыслилось. Но вот этих-то связей, обусловливающих укрепление международного положения на Руси, ей не удалось установить ни с Византией, ни с германским императором.

Умелая политика Ольги, «мудрость» ее дали ей возможность быстро распознать намерения обоих императоров и отказаться от неосторожного шага, который мог губительно отразиться на неокрепшей еще Руси и способствовать потере ею своей самостоятельности. Она отказалась от навязываемых ими условий. Вот почему вопрос о христианстве и союзе с Западом или Востоком при Ольге не был разрешен, и христианство осталось частным делом русской княгини, к которому она не могла приобщить даже своего сына Святослава. Сказалось и то, что сама Русь была еще в недостаточной степени подготовлена к тому перевороту в идеологии, который был связан с принятием новой религии[544]. Вот почему христианка Ольга даже в своей семье была одинокой. Ольга часто обращалась к сыну Святославу, говоря: «Аз, сыну мой, бога познах и радуюся, аще ты познаеши и радоватися почнешь», на что получала в ответ: «Како аз хочю ин закон прияти един? а дружина моа сему смеятися начнуть». В этом рассказе летописца немало правды. И всей своей деятельностью, такой отличной от деятельности матери, Святослав покажет, что язычество еще очень сильно и Русь должна еще пройти немалый путь, пока внук Ольги не сделает христианство, хотя и основательно оязыченное, господствующей на Руси религией.

Двор Ольги, ее окружение, даже семья оставались языческими, за исключением, быть может, очень немногих. Вот почему сообщение весьма ценной и достоверной «Памяти и Похвалы» Владимиру Иакова Мниха о том, что Ольга, вернувшись из Царьграда, «требища бесовськая съкруши», может быть понято как уничтожение Ольгой каких-то дворцовых, частных, ей лично принадлежащих требищ. И в этой же связи стоит сообщение о том, что она «бе бо имущи презвутера втайне»[545]. Христианская религия, очевидно, была еще лишь терпимой, полудозволенной, и хотя Ольге, конечно, скрывать свое христианство было не к чему, да и невозможно, но и выставлять его напоказ она не хотела, и взгляды растущего Святослава на христианскую религию не способствовали укреплению авторитета «презвутера» Ольги в княжеской семье. Вот почему во времена княгини-христианки в Киеве «аще кто хотяше креститися, не браняху, но ругахуся тому», вот почему «заповедала Ольга не творити тризны над собою, бе бо имущи презвутер, сей похорони блаженную Ольгу»[546].

Долгое время, до 964 г., Ольга была регентом. Сын ее Святослав «бе бо детеск». И Ольга «кормящи сына своего до мужьства его и до възраста его».

История княжения Святослава — это «последний взмах меча, создавшего основу Киевского государства. Потому "последний", что в то время уже работали другие исторические силы над созданием новых условий для концентрации восточного славянства как основы новой исторической народности» (А.Е. Пресняков). Кочевники-печенеги и упорное сопротивление Византии при Иоанне Цимисхии, энергичном и воинственном армянине на византийском престоле, заставили русскую государственность замкнуться на определенной территории, отказавшись от притязаний на земли империи, и отгородиться от степи цепью городов-укреплений, а развитие производительных сил, рост материальной и духовной культуры, укрепление новых форм гражданственности, новых форм общественного и политического быта, свойственных развивающемуся феодализму, создали иную организацию внутреннего строя Руси и видоизменили ее внешнюю политику.

Недолгое, продолжавшееся менее десяти лет княжение Святослава наполнено шумом битв. Русские дружины прошли от Оки до Кавказа и от Волги до Адрианополя, вписав славную страницу в великую книгу истории русского народа.

Венчанное победой и славой овеянное русское оружие проложило Руси дорогу на Восток и на Юг и в бесчисленных битвах вселило в «ворогов» Руси убеждение в ее могуществе и монолитности.

Немногими, но выразительными словами, яркими красками рисует летопись времена Святослава и самого русского князя, запечатлевшего в веках свой образ мужественного русского воина.

Святослав — не правитель. Он — воин, вождь многочисленного и храброго воинства, дружинный князь, сын своего века и своего народа, олицетворение «славного варварства», героического, дружинного периода в истории русского народа. Он — князь времен «военной демократии», превыше всего ставящий свою дружину, сам первый дружинник и воин земли Русской, ничем ни в быту, ни в привычках, ни в одежде не отличающийся от своей «братьи» — дружинников.

Недаром летописец создает свой незабываемый