все успокоилось. Шепот в корзине затих, Жанна Мария тихо пробралась к своей постели и заснула; на тюфяке стонал больной ребенок, преемник Людовика, спокойно спавшего на дне корзины. Один только Симон не спал; его, по-видимому, мучила какая-то неотвязная мысль. Он сидел на скамейке, около догоравшей свечи; его лоб был наморщен, а глаза с выражением злобы и угрозы были устремлены в пространство.

— Это должно быть, — пробормотал он наконец, — иначе я ни минуту не буду иметь покоя. Один из нас должен умереть, чтобы не выдал другого. Я не хочу быть одним из них, значит, им будет Тулан.

Он встал с видом человека, принявшего непоколебимое решение, и, кинув взгляд на больного ребенка, бросился на постель; протяжный храп скоро возвестил, что мастер Симон заснул.

На следующее утро в нижнем этаже Тампля царило необычайное оживление; вещи Симона поспешно выносили на наружный двор и нагружали на телегу, приготовленную посыльным Туланом. Около воза стоял член комитета и осматривал каждый вынесенный предмет, открывал всякий ящичек и корзинку.

— Пожалуйста, гражданин, осматривай все хорошенько, — говорил Симон, приветливо кивая чиновнику. — Ведь в республике мы все равны, а потому почему бы мне не подвергнуться сегодня тому, что я сам буду делать завтра с другими. Ведь ты знаешь, что я назначен таможенным чиновником к заставе Макон и отныне тоже буду переворачивать вещи всех вас. Кажется, уже все? Там осталась еще корзина с платьем и бельем моей жены; вон она несет его с посыльным; это ее святыня.

Жанна Мария вошла во двор, неся на веревках вместе с посыльным большую корзину, крышка корзины была полуоткрыта, и из нее выглядывали различное женское платье и платки.

— Посторонись, — со смехом закричал Симон, — дай место гражданке Симон и ее драгоценному приданому!

— Не смейся, пожалуйста! — сказала жена, грозя ему кулаком. — Если мое имущество, по-твоему, недостаточно хорошо, то купи мне новые вещи!

— Гражданка, твое приданое восхитительно, — засмеялся Симон. — Давай я помогу посыльному поставить его на телегу, а то тебе очень тяжело!

Он схватил корзину и вместе с посыльным в один миг поставил ее на телегу.

— Постойте, постойте, дайте мне раньше осмотреть корзину! Ты же знаешь, гражданин, что таково требование закона.

— В таком случае, гражданин, потрудись влезть на телегу; ведь ты не станешь требовать, чтобы мы опять стаскивали такую тяжелую штуку, — спокойно проговорил Симон.

— Хорошо, гражданин, я не требую этого, но должен осмотреть корзину; это моя обязанность.

Чиновник прыгнул на телегу, но Жанна Мария уже предупредила его и, открыв корзину, поддерживала крышку.

— Осмотри ее, гражданин, — с достоинством проговорила она, — и убедись, что здесь находятся только мои платья, а потом доложи республике, что ты счел нужным осмотреть корзину известной вязальщицы гильотины, как будто Жанна Мария — переодетая герцогиня, собирающаяся уйти из рук правосудия.

— Прошу прощения, гражданка, но такова моя обязанность…

Жанна Мария сняла платья, лежавшие сверху, и показала их чиновнику.

— А ниже что лежит, на дне корзины?

— Ниже? — воскликнула Жанна Мария с негодованием. — Ниже лежит мое грязное белье; я надеюсь, что республика не сочтет нужным осматривать его; я этого не допущу и позову тогда на помощь всех своих товарок[16].

— О, тебе это не понадобится, гражданка, — ответил чиновник, спрыгивая с телеги, — я вовсе не хочу быть нескромным.

Жанна Мария с недовольным лицом стала закрывать корзину и укладывать вещи.

— Можно ехать? — спросила она, садясь рядом с корзиной.

— Если гражданин чиновник ничего не имеет против, то можно, — ответил Симон, — вещи все на возу.

— Поезжайте, — сказал чиновник, — желаю тебе и твоей жене всего хорошего на новом месте.

Воз тронулся; рядом с косматой лошадью шел посыльный, помогая ей на поворотах. Симон шел около телеги, окидывая ее хозяйским оком и по временам поправляя то одну, то другую вещь, сдвинувшуюся от тряски. На возу около своей корзины восседала Жанна Мария, а в корзине под грязным бельем и платьем лежал Людовик XVII, сын Марии-Антуанетты.

Это было девятнадцатого января 1794 года.

В этот день сестра Людовика Тереза, которая со своей теткой еще жила в верхнем этаже Тампля, записала в своем дневнике[17]:

«19 января мы слышали внизу, в помещении брата, большой шум, заставивший нас предположить, что мой брат покидает Тампль; посмотрев в замочную скважину, мы увидели людей, носивших вещи. На следующий день мы слышали шаги и хлопанье дверей в комнате, занимаемой братом, что подтверждало наши предположения».

Между тем воз медленно подвигался по улицам, не возбуждая ничьего внимания; только иногда к мнимому посыльному Тулану подходил какой-нибудь его товарищ по профессии, кланялся ему как знакомому и спрашивал, как он поживает, на что тот отвечал, что ему живется хорошо и что он теперь помогает Симону при переезде к заставе Макон.

Посыльные желали ему успеха и счастливого пути и шли своей дорогой, повторяя слова Тулана всем своим встречным приятелям. Таким образом известие быстро распространилось среди друзей Людовика.

Получив это известие, граф Фроттэ, богатый легитимист, которому было разрешено жить в Париже, тотчас же велел подать свой дорожный, запряженный прекрасными лошадьми экипаж, который уже с полчаса ждал на дворе. Экипаж был подан, и в нем поместились граф Фроттэ, закутанный в дорожную шубу, и хорошенький мальчик лет десяти с коротко остриженными белокурыми волосами, на которых красовалась бархатная шапочка; он был в длинном бархатном пальто, закрывавшем его ножки в красивых башмаках с пряжками.

Граф очень заботливо относился к мальчику и, поместившись в экипаже, стал тщательно укутывать его одеялом и пледами.