«глаголом жечь сердца людей» и резать правду-матку в глаза земных богов. При этом Пушкин сделал прямое сопоставление: царь и поэт:

Ты любишь гром небес, но также внемлешь ты

Жужжанью пчёл над розой алой.

Таков прямой поэт. Он сетует душой

На пышных играх Мельпомены[124],

И улыбается забаве площадной

И вольности лубочной сцены,

То Рим его зовёт, то гордый Илион[125],

То скалы старца Оссиана,

И с дивной лёгкостью меж тем летает он

Во след Бовы иль Еруслана (3, 238).

На этих строках и закончился николаевский цикл стихотворений. Взгляд Александра Сергеевича на Николая I и его деятельность несколько изменился (не в лучшую сторону): он больше не пел аллилуйю земному богу. По мнению С. Франка, автора исследования «Пушкин как политический мыслитель» (Белград, 1937, с. 33), поэт утвердился в мысли о том, что «фундаментом русского политического бытия может явиться только монархия как единственная форма государственности, отвечающая русской истории и русскому национальному характеру».

Николай I

Но Пушкин не был бы поэтом, если бы жил больше разумом, чем чувствами. И сердцем он не мог безоговорочно принять палочный режим, процветавший в России при Николае I. Не мог он не знать, как подавлялись народные бунты, связанные с холерой 1830 года. Вот данные, которые приводятся в фундаментальном труде М. Гернета «История царской тюрьмы»:

«Кнут и шпицрутены соперничали между собой на улицах российских городов. Для примера — несколько цифр из истории холерного бунта в Нижегородской губернии.

К розгам было приговорено 150 человек, которые в общей сложности получили 44 750 ударов[126].

К наказанию шпицрутенами было приговорено 1599 человек, которые в общей сложности получили 2 770 000 ударов.

К наказанию кнутом было приговорено 89 человек, которые в общей сложности получили 2346 ударов».

С 1800 по 1861 год в границах Российской империи было зафиксировано более полутора тысяч крестьянских восстаний. Кнут и шпицрутены, шпицрутены и кнут! Едва ли Пушкин, автор романа «Дубровский» и исследования «История Пугачёва»[127], не слышал этого свиста. И странно было бы, если бы его отношение к императору Николаю I не изменилось бы в худшую сторону.

— Меня упрекают в изменчивости мнений. Может быть, ведь одни глупцы не переменяются.

«Смею надеяться»

Весь 1833 год был посвящён Пушкиным работе над историческим трудом о Емельяне Пугачёве. 22 июля он писал А. Х. Бенкендорфу:

«Генерал, обстоятельства вынуждают меня уехать на 2–3 месяца в моё нижегородское имение — мне хотелось бы воспользоваться этим и съездить в Оренбург и Казань, которых я ещё не видел. Прошу его величество позволить мне ознакомиться с архивами этих двух губерний» (10, 853).

Александра Христофоровича в это время в Петербурге не оказалось. Письмо попало к А. Н. Мордвинову; он был не в курсе дел поэта и попросил его пояснить свои намерения. Просветив коллегу Бенкендорфа, Пушкин получил просимое разрешение и отправился в путь. Между 2 и 23 сентября он посетил Нижний Новгород, Казань, Симбирск, Оренбург и Уральск. Из Казани Александр Сергеевич сообщал жене: «Сейчас еду в Симбирск… Здесь я возился со стариками, современниками моего героя; объезжал окрестности города, осматривал места сражений, расспрашивал, записывал и очень доволен, что не напрасно посетил эту сторону» (10, 444).

О Бердской слободе Оренбурга Пушкин писал: «В деревне Берде, где Пугачёв простоял шесть месяцев, имел я удачу — нашёл 75-летнюю казачку, которая помнит это время, как мы с тобою помним 1830 год. Я от неё не отставал, виноват: и про тебя не подумал. Теперь надеюсь многое привести в порядок, многое написать…» (10, 449).

…Над «Историей Пугачёва» Пушкин начал работать в январе. 7 февраля он обратился к военному министру графу А. И. Чернышёву в отношении документов о А. В. Суворове в архиве Павловского штаба. В начале марта Александр Сергеевич просимые документы получил и 25-го приступил к работе. До поездки в Казань и Оренбург «История Пугачёва» была закончена. Но затем последовали дополнения, исправления и переработка отдельных фрагментов. 6 декабря Пушкин поставил в известность об этом Бенкендорфа: «Я написал „Историю Пугачёвщины“. Осмеливаюсь просить через Ваше сиятельство дозволение представить оную на высочайшее рассмотрение. Не знаю, можно ли мне будет её напечатать; но смею надеяться, что сей исторический отрывок будет любопытен для его величества, особенно в отношении тогдашних военных действий, доселе худо известных» (10, 459).

Всё обошлось как нельзя лучше: 28 февраля 1834 года Александр Сергеевич отметил в дневнике: «Государь позволил мне печатать „Пугачёва“; мне возвращена моя рукопись с его замечаниями (очень дельными). Царь дал мне взаймы 20 000 на печатание „Пугачёва“. Спасибо» (8, 36–37).

Но название труда пришлось изменить: «Историю Пугачёва» на «Историю Пугачёвского бунта». Книга вышла в свет в декабре 1834 года в количестве 3000 экземпляров. В предисловии к ней Пушкин писал: «Будущий историк, коему позволено будет распечатать дело о Пугачёве, легко исправит и дополнит мой труд — конечно, несовершенный, но добросовестный. Историческая страница, на которой встречаются имена Екатерины, Румянцева, двух Паниных, Суворова, Бибикова, Михельсона, Вольтера и Державина, не должна быть затеряна для потомства» (8, 151).

Кстати. В Оренбурге Пушкин встречался с человеком, который оставил заметный след в его жизни и колоссальный — в русской словесности.

* * *

В начале 1819 года по дороге Петербург — Москва ехал на перекладных молоденький морячок. На нём была форма мичмана, новёхонькая, только-только сшитая, но с одним недостатком — плохо грела. Ямщик, сочувственно поглядывавший на выпускника Морского кадетского корпуса, указал на пасмурное небо — верный признак перемены к теплу — и обнадёживающе произнёс:

— Замолаживает.

— Как замолаживает? — не понял ездок.

Ямщик объяснил. И мичман, несмотря на мороз, выхватил из кармана записную книжку и окоченевшими от холода пальцами записал: «Замолаживать — пасмурить, заволакиваться тучами, клониться к ненастью (не вообще ли о перемене погоды, от „молодик“ — молодой месяц?)».

По замечанию П. И. Мельникова-Печерского, «эти строки были зародышем того колоссального труда, который учёному миру известен под названием „Толковый словарь живого великорусского языка В. И. Даля“».

Об этом эпизоде своей жизни Владимир Иванович рассказал в повести «Мичман Поцелуев, или Живучи оглядывайся». Жизнь его была полна событиями и многочисленными переездами. В долгих скитаниях по российскому бездорожью у Даля не раз появились причины к тому, чтобы оглянуться, но и времени было достаточно, чтобы прислушаться к русской речи различных губерний.

…Отец Даля, как старший лекарь Черноморского флота, в 1814 году получил дворянство. Это дало возможность его сыну поступить в Морской