из тонкого фарфора, из которой она отпивала чай, сказала: «Да, я знаю, эти переговоры происходили в этой комнате, в которой мы сейчас находимся, у нас дома. Этот дом – дом моих родителей. Я провела здесь детство. И я прекрасно помню, как всё это происходило. Я даже должна признаться, что была слегка влюблена в генерала Вольфа. Это был интересный мужчина, очень подтянутый, очень красивый. А вот манеры Аллена Даллеса оставляли желать лучшего, он немного коробил нас своей вульгарностью».

Это была неожиданная сцепка с реальностью, с реальной жизнью, в частности с жизнью Эрны, потому что для меня это было нагромождением фикций: сначала фикция сериала, отразившегося затем в галлюцинозе, то есть некая такая пагода, составленная из разных уровней иллюзорности. Вдруг эта пагода, спираль иллюзий, зацепилась за реальность. Это обратный эффект галлюцинирования, с которым мы тогда сталкивались постоянно, на каждом шагу. Итак, первый рассказ о проекте случился в той самой комнате, в которой совещались в глубокой тайне от всего мира генерал Вольф и Аллен Даллес.

Впоследствии, когда мы стали готовиться к выставке и нам потребовались для «Коридора Штирлица» кадры из сериала «Семнадцать мгновений весны», мы попросили Машу Чуйкову, у которой были знакомые на «Мосфильме», чтобы она пошла туда и раздобыла качественные кадры, связанные с гибелью профессора Плейшнера. Профессора играл актер Евстигнеев. Когда она закончила выбор кадров гибели Плейшнера, ей сообщили, что, пока она этим занималась, пришло сообщение, что Евстигнеев умер в Лондоне.

Следующий коридор – «Коридор Холмса». Незадолго до этого мы написали в рамках «Медгерменевтики» целую книгу, посвященную анализу рассказов о Шерлоке Холмсе. Ключевые рассказы сборника «Последнее дело Холмса» и «Пустой дом» описывают смерть и воскресение Холмса. И то и другое случилось в Швейцарии, в месте под названием Райхенбах. У Райхенбахского водопада происходит решающая схватка между принципами добра и зла, между Холмсом и профессором Мориарти. Они оба гибнут. Известно, что Конан Дойл действительно хотел на этом закончить эпопею о Шерлоке, но по требованию читателей вынужден был воскресить этого персонажа. Ему пришлось вернуться к водопаду и описать чудесное спасение Холмса, его восстание из водяной бездны. Здесь снова присутствует тема, которая связала воедино в моем созерцании все эти швейцарские сюжеты, тема восхождения, пика, высокогорного подъема, затем падения и нового возрождения. Падение Ленина, вслед за которым происходит его восхождение на пирамиду власти. Падение Плейшнера, за которым следует воспарение его кристально чистой души, не загрязненной никакими злыми деяниями. Падение и воскресение Холмса в пространстве швейцарского водопада: все эти падения и возвышения связаны со Швейцарией.

Для «Коридора Ленина» я сделал серию картин, где изображались сценки ленинской жизни в Швейцарии. Единственными цветными элементами на всех этих картинах были элементы из так называемого «Письма тотемами». Незадолго до этого мы выставили в Амстердаме инсталляцию «Ленин и дети». Мы нашли в какой-то момент обложку журнала «Веселые картинки» за 1980 год. На обложке воспроизведен аутентичный рисунок Ленина. Это единственный, насколько мне известно, сохранившийся рисунок Ленина, сделанный им в возрасте двенадцати лет на бересте. Называется этот рисунок «Письмо тотемами». Это очень сложная, до сих пор не расшифрованная пиктограмма. Володя Ульянов создал его в рамках игры в индейцев, в которую он играл со своим другом по Симбирску Борисом Фармаковским. У них была очень разработанная, разветвленная игра. Мы потратили какое-то время в попытках расшифровки этого пиктографического изображения. В центре этого «Письма тотемами» появляется набор предметов и фигурок: подкова, жаба, самовар, рак, аист. В каждый интегрировано символическое изображение красного сердца. Сердца связаны линиями, а все эти линии нисходят к такому же сердцу, которое изображено в центре фигуры человека, погруженного в пруд или озеро. Самое поразительное в этом изображении, сделанном двенадцатилетним мальчиком Володей Ульяновым, что этот человек, погруженный в пруд, весьма напоминает человека, которым он стал в преклонном возрасте. Он лысый и с бородкой, очень похож на Ленина и на отца Ленина тоже.

В архиве МГ была папка, помеченная словом «DAVOS»

Тема связующих линий (или же «сердечных связей») была для инсталляции важнейшей. Во всех коридорах были проделаны внизу специальные отверстия, куда проникали связующие линии. Все объекты снабжены зримыми, расползающимися, как змеи, гибкими стрелками, которые просачивались через специальные окошки и тянулись, связывая коридор с коридором. Для «коридора Штирлица» мы отобрали стоп-кадры из фильма с падением профессора Плейшнера. Для «Коридора Холмса» я нарисовал некие подобия китайских свитков на рисовой бумаге, где изобразил горные ландшафты с водопадом. В этих якобы китайских (а на деле – швейцарских) ландшафтах фигурки сражающихся Холмса и Мориарти изображены в европейской манере девятнадцатого века.

Следующий коридор – «Коридор Волшебной горы». Для него мы сделали очень качественные постановочные фотографии. Мы поехали в Давос, в санаторий, в то самое место, которое описано Томасом Манном как санаторий Бергхоф. На самом деле он называется Schatzalp, «Сокровище Альп». Там все сохранилось, притом что санаториев уже нет, в Западной Европе все санатории преобразованы в отели с элементами музея. Очень бережно сохранена старая медицинская аппаратура, старинная аптека, которая была когда-то санаторской аптекой. В этом отеле в Давосе мы сняли серию постановочных фотографий, где изображали сценки из романа. Нам в этом деле помогали наши прекрасные друзья, с которыми мы в Цюрихе подружились, фотографическая пара Бруно Манча и Франческа Бодмер – замечательные ребята-фотографы, высокие профессионалы, которые специально с нами ездили и снимали эти постановочные сценки для «Коридора Волшебной горы».

Следующий коридор назывался «Коридор Кабакова». Это уже более локальная мифология нашего московского концептуального круга. Очень лаконичный коридор, где была повешена длинная фотография зажмуренных глаз Кабакова с подписью под ними: «Гениально». Всякий, кто знаком с Кабаковым, знает его манеру – когда коллеги показывают ему какие-нибудь произведения, он невероятно зажмуривается и говорит: «Гениально», – что обычно значит «хуйня полная». Таким образом мы вводили в пространство нашей работы некоего оценивающего персонажа, поскольку мы же Инспекция, а Инспекция всегда апеллирует к началу Книги Творения, когда Бог сотворил мир и после этого сразу же его оценил, создал оценку, сказал, что это «хорошо весьма» – или, иными словами, «гениально». Таким образом, Кабаков, как Бог Отец, прямо изнутри нашей собственной работы ее же и оценил то ли по самому высшему, то