Разумневич: К нам давно ходят писатели и спрашивают, почему до сих пор не исключен Корнилов.

Корнилов: Назовите, кто к вам приходил и требовал моего исключения. Назовите имена.

Разумневич: Многие…

Корнилов: Назовите хоть одно имя!

Разумневич: Многие требуют. Например, вот тут сидит один мой друг… До чего эти диссиденты дошли! Они дерутся между собою, оспаривая первенство: кто первый начал порочить Советскую власть. А сами избивают детей. Вот до чего дошло!

Корнилов: Кто – избивает детей? Кто бьет детей? Назовите имя!..

Молчание.

– Вы лжете. Никто детей не избивает. А вот Богатырева убили, убили нашего товарища, писателя, члена Союза писателей. А ваш Союз палец о палец не ударил, чтобы вступиться и требовать раскрытия убийства.

Тут поднялся вой, вопль, визг.

Хор: Опять о Богатыреве! Что они все время о Богатыреве! Корнилов намекает, что Богатырева убил КГБ или Союз писателей. А Богатырева вообще не убивали.

(Читатель! Вот это и есть самая оглушительная новость, объявленная при исключении Корнилова. Предсказываю следующий этап: никакой Богатырев никогда и не жил на белом свете.)

Корнилов: Ваш секретарь Верченко сказал, что дело об убийстве Богатырева будет расследовано и убийцы наказаны строжайше.

А теперь вы говорите – не убивали?

Богатырева убили, а Союз писателей ничего не сделал, чтобы побудить власти найти убийц.

Тут и встал Козловский. Самое время свести счеты с Корниловым и Войновичем.

Козловский: Он говорил, он говорил про КГБ. Корнилов что, а вот Войнович! Это Войнович, мерзавец, его вовлек. Войнович и меня в своей «Иванькиаде» грязью облил. Он там и Турганова грязью облил. Он написал, будто Турганов до войны в Киеве восемнадцать переводчиков доносами посадил, а в Киеве до войны не было восемнадцати переводчиков. Войновича надо привлечь за клевету. А Турганов замечательный человек. А Корнилов говорил про КГБ.

Грибачев (радостно): Найдется еще один свидетель – и Корнилова можно будет привлечь к ответственности! и он получит не менее пяти лет…

Корнилов, когда ему предоставили слово, сказал:

– Если Союз писателей творческая организация, то состоять в ней я считаю возможным. Потому что я писатель. Принадлежность к Союзу не должна лишать меня права иметь свое собственное мнение и его открыто высказывать: права писать, о чем я хочу, и печатать, где хочу. Но если вы полагаете, что член Союза не имеет права на свое собственное мнение…

Хор: Советский писатель, советский писатель, не просто писатель, а советский…

Корнилов: Если вы полагаете, что член Союза не имеет права на собственное мнение, то в этом Союзе я состоять не могу.

С детского сада и до Союза писателей я никогда не был начальником. Я никогда не брал на себя право решать судьбу других людей. Но как писатель я не мог не бороться с несправедливостью. Я вам должен напомнить, что в истории русской литературы существуют две традиции: традиция писательского гуманизма и традиция аппаратно-чиновничьего вмешательства в литературу и в конце концов удушения ее. Очевидно, мы наследовали с вами разные традиции… Я одну, вы другую.

Крики: Он говорит прямо на «Голоса»… Вы говорите прямо на враждебные радиостанции…

Корнилов (разрывая в клочки свой блокнот): Я мог сюда не прийти. Но я сюда пришел. Я знал, что вы будете нарочно себя распалять, чтобы в конце концов сказать то, что вам велено. Но все-таки я сюда пришел. Пришел потому, что писатель не имеет права отказываться ни от какого жизненного материала, тем более от того, который сам плывет к нему в руки.

Вы любите нас учить, что надо окунаться в жизнь, ездить в творческие командировки?

Прекрасно.

Я никогда никаких творческих командировок не брал и считаю и вас прошу считать, что мой приход сюда, к вам, взглянуть на вас – это и есть моя первая и моя последняя творческая командировка.

…Следующим после Владимира Корнилова, 24 марта 1977 года, исключали из Союза писателей Льва Копелева.

В отличие от Владимира Николаевича, Лев Зиновьевич не воспользовался предоставленной ему командировкой в комнату номер 8. У Копелева за плечами арест во время войны, лагерь, шарашка; и пересмотр дела, и два суда, и гражданская реабилитация; и восстановление в партии, и новое исключение из партии… Прибавлять к накопленному опыту лицо Грибачева, голос Медникова, мысли Самсонии или Разумневича он не испытал потребности. На них и на им подобных – в армии, в тюрьме, на лагпунктах – он нагляделся вдоволь.

Лев Копелев отправил в Секретариат письмо. Приведу отрывки:

«Я не сомневаюсь в исходе вашего заседания и даже могу ясно представить себе, что именно будут говорить ораторы».

«Ритуал моего исключения призван лишь оформить фактическое отстранение от литературной работы, которому я подвергаюсь почти десять лет».

«Зачем нужны административные расправы с литераторами?»

«Неужели зачинщики этих расправ настолько оскудели памятью и воображением, что хотят заново разыгрывать старые трагедии, и не сознают, как сами при этом оказываются персонажами бездарных фарсов?»

(Не сознают, Лев Зиновьевич, не сознают. У бюрократии, как у всякого мещанства, памяти нет. Память – орудие преемственности, орудие духовной культуры. Они же вне культуры. Они посторонние. Союз писателей давно пора переименовать в Союз посторонних.)

Следующим после Льва Копелева исключили…

Впрочем, нет.

Эту грустную книгу о попытках вгонять писателей в небытие, исключать из литературы, из читательского сознания и памяти я хочу окончить победно и радостно. Нет, не только глубоким моим убеждением, что чем упорнее заталкивают писателя в несуществование, тем громче звучит его голос, тем вернее он побеждает. Я хочу закончить эту грустную книгу радостным известием об исключении из Союза писателей – кого бы вы думали? Кого-нибудь из нас? Нет. Об исключении Союза писателей из литературы. Известием об исключении всех этих секретариатов и правлений.

Георгий Владимов, автор повести «Большая руда», некогда напечатанной в «Новом мире», и романа «Три минуты молчания», тоже впервые напечатанного в «Новом мире», автор письма IV съезду писателей (одного из самых сильных писем, прозвучавших в защиту Солженицына, – и в тысячах экземпляров размноженного Самиздатом), автор повести «Верный Руслан», опубликованной за границей, член Союза писателей за номером 1471, – писатель Георгий Владимов сам сорвал с себя номер[74].