— Однако, — вмешался другой, — когда такого субъекта приближают к настоящей власти, — сулят участие в ней — потворствуют его высказываниям, льстят тщеславию…

— Тогда его можно принять в свои ряды. Ей-богу, его можно использовать.

— Видите ли, — продолжил дискуссию старейшина, отмахиваясь от подноса с напитками, — по большому счету у Рассела Айгенблика нет ни настоящей власти, ни сильных сторонников. Несколько шутов в пестрых рубашках, немногие поклонники. Его речи трогают, но кто их вспомнит на следующий день? Если бы он звал к ненависти, растравлял старые обиды — но нет. Сплошное витание в облаках. Так вот: мы предложим ему настоящих союзников. Каких у него нет. Он согласится. Вот приманка, какой мы располагаем. Он будет наш. И, не исключено, принесет много пользы.

Хоксквилл снова хмыкнула. Усвоившая чистейшее учение, воспитанная на высочайшем уровне сознания, она не привыкла обманывать и хитрить. То, что Рассел Айгенблик не имел союзников, было, во всяком случае, правдой. Ей следовало бы объяснить, что он является лишь орудием иных сил — более мощных, таинственных и коварных, чем могли себе представить члены «Клуба охотников и рыболовов с Шумного моста»; хотя назвать эти силы по имени она не могла. Но ее отстранили от дел. Едва ли они стали бы ее слушать — об этом она догадывалась по их самодовольным физиономиям. Залившись краской стыда от того, что недоговаривает, она произнесла:

— Я, пожалуй, выпью капельку. Кто хочет присоединиться?

— Гонорар, разумеется, возвращать не нужно, — заметил один из посетителей, пристально разглядывавший Хоксквилл, пока она наполняла его стакан.

Она кивнула.

— Когда точно вы исполните свои планы?

— Ровно через неделю мы встречаемся с Расселом Айгенбликом у него в отеле, — отозвался старейшина. Он встал и огляделся, готовый уйти. Те, кто принял предложение выпить, срочно заглатывали остатки. — Прошу прощения, что мы, после стольких ваших трудов, ими не воспользовались.

— Это совершенно неважно. — Хоксквилл не двинулась с места.

Члены Клуба (все они уже были на ногах) обменялись неуверенными взглядами, которые на этот раз выражали то ли задумчивое сомнение, то ли сомнительную задумчивость, и простились наклоном головы. На улице кто-то вслух выразил надежду, что Хоксквилл не обиделась. Другие, садясь в машины, обдумывали такую возможность и ее вероятные последствия.

Хоксквилл, оставшейся в одиночестве, пришли те же мысли.

Освобожденная от обязательств перед Клубом, она могла работать на кого угодно. Раз уж на земле возрождается новая-старая империя, то сама собой напрашивается мысль: вот где можно полнее применить свои силы. Хоксквилл не была устойчива к соблазну власти — для мудрецов это характерно.

И все же в ближайшее время Нового Века ожидать не приходилось. Какие бы силы ни стояли за Расселом Айгенбликом, Клуб мог противопоставить им более мощные.

Итак, на чью сторону она встанет, если определится, чья есть чья?

Хоксквилл наблюдала, как капли бренди стекают по бокам бокала. Через неделю… Она позвонила в колокольчик, вызывая Каменную Деву, заказала кофе и приготовилась к длительной ночной работе. Слишком мало осталось ночей, чтобы тратить их на сон.

Тайная печаль

На рассвете, уставшая от бесплодной работы, Ариэл спустилась на улицу, звеневшую птичьими голосами.

Напротив ее высокого узкого дома находился небольшой парк, некогда доступный для широкой публики, но ныне запертый. Ключи к железным воротам имелись только у жильцов соседних домов, и члены соседних же частных клубов, взиравших на парк спокойным взглядом собственников, обладали ключами. Ключ был и у Хоксквилл. Парк, битком набитый статуями, фонтанами, купальнями для птиц и тому подобными затеями, редко служил ей для отдыха, поскольку она неоднократно использовала его в качестве своеобразного блокнота, бегло набрасывая вдоль его периметра, по часовой стрелке, какую-нибудь китайскую династию или герметическую мудрость, чтобы, разумеется, запомнить то и другое на всю жизнь.

Однако сегодня, в туманный день первого мая, сад был темен, расплывчат, нечеток. Он состоял в первую очередь из воздуха, непохожего на городской: сладкого и терпкого, с ароматом свежей листвы, а сумрак и расплывчатость пришлись сейчас Хоксквилл как раз кстати.

Подойдя к воротам, Хоксквилл увидела, что перед ними кто-то стоит. Человек держался за прутья, безнадежно заглядывая внутрь, — своеобразный узник наоборот. Она заколебалась. Прохожие в этот час суток делились на два разряда: обычные трудяги, которым нужно рано поспеть на работу, и непредсказуемые потерянные личности, бродившие всю ночь. Из-под длинного пальто незнакомца выглядывала, как будто, пижама, но Хоксквилл все равно не приняла его за раннюю пташку. Решив, что в данном случае наиболее уместны будут величественные манеры, она вынула ключи и любезно попросила незнакомца посторониться, чтобы она могла открыть ворота.

— Как раз пора, — заметил он.

— Простите, ради бога. — (Незнакомец посторонился совсем чуть-чуть и принял выжидающую позу, явно намереваясь последовать за нею.) — Видите ли, это частный парк. Вам туда нельзя. Вход разрешен только жильцам соседних домов. У кого есть ключи.

Она ясно видела теперь его лицо, отчаянно обросшее. На грязной коже четко выделялись морщины, хотя незнакомец был молод. Под сросшимися бровями сверкали яростные, но рассеянные глаза.

— Это чертовски нечестно, — буркнул он. — Мало домов, так им еще и парк?

Он устремил на Хоксквилл злой, разочарованный взгляд. Она думала, стоит ли объяснять, что окружающие дома так же недоступны ему, как и парк, — и если несправедливо одно, то не более справедливо и другое. Его взгляд как будто просил об отклике, но, с другой стороны, несправедливость, на которую он жаловался, относилась, вероятно, к разряду универсальных, к каким не подходили ни фальшивые общие слова, ни специально сочиненные объяснения. На такие любил ссылаться Фред Сэвидж.

— Ну что ж, — сказала она, как часто говорила Фреду.

— Когда эту треклятую штуку построил твой собственный прадед. — Незнакомец поднял взгляд к небу, вычисляя. — Прапрадед. — Внезапно встрепенувшись, он вынул из кармана перчатку, надел (безымянный палец высунулся из распоротого шва) и начал убирать молодые листья плюща и грязь с таблички, прикрученной к красно-каменному, рустованному столбу ворот. — Видите? Черт возьми. — Удивленная тем, что прежде ее не замечала, Хоксквилл прочла на табличке (с ее строгим римским стилем и шляпками гвоздей, похожими на цветочки, она вобрала в себя как будто все особенности публичных сооружений стиля Beaux Arts за всю его историю): «Маус Дринкуотер Стоун 1900». Незнакомец не был психом. Как все городские жители, Хоксквилл умела в подобных обстоятельствах безошибочно проводить различие (тонкое, но реальное) между невероятными фантазиями сумасшедших и невероятными, но подлинными историями людей потерянных и проклятых.

— Кто же вы: Маус, Дринкуотер или Стоун?