– Человек может четырнадцать дней жить без еды.

– Ну, четырнадцать дней не проживёшь.

– В лесу не умирают от голода! – строго сказал Трубачёв.

– Здесь есть грибы! – буркнул Мазин.

– А у меня есть спички! – с торжеством сказал Петька.

– Где? Где? – Ребята оживились, полезли смотреть на измятую спичечную коробку.

– Я её на мельнице нашёл. Пошарил на окне, смотрю – спички!

– Я тоже кое-что нашёл! – Мазин вынул из кармана заплесневелую горбушку.

– Хлеб! Хлеб!

Глаза у ребят жадно заблестели. Бобик облизнулся, завилял хвостом. Васёк потрогал горбушку.

– Не клади на траву, а то муравьи растащат, – отворачиваясь, сказал он.

– На, спрячь. Мы сейчас грибов найдём и сделаем похлёбку, – сказал Мазин. Он тряхнул своим тощим вещевым мешком. Оттуда со звоном упало зелёное ведёрко. – Это я на пасеке взял, – нехотя пояснил Мазин.

Генка вытащил из кармана грязную тряпочку, развязал зубами узелок и положил рядом с горбушкой комок слипшейся соли.

– Всё! Всё! – кричали ребята. – Всё у нас теперь есть!

Саша побежал к Севе:

– Малютин! Севка! Мы похлёбку будем варить, мы тебя прямо до отвала накормим! Мы сейчас все за грибами пойдём… Пошли, ребята!

– Генка, где тут грибы? Лисички или маслята?

– Я найду, – вместо ответа сказал Генка.

Ребята побежали за ним.

– Не уходите далеко, – предупредил Васёк.

Он сел на берегу ручья и опустил голову. В глазах было зелено, колени дрожали. Одинцов вернулся, присел рядом с ним.

– Вот поедим, Трубачёв… ладно? А потом посоветуемся, ладно? – робко сказал он.

Васёк кивнул головой.

* * *

– Всё б тебе, Петька, есть да есть! Об одной еде ты только и думаешь, – ковыряя палкой землю, ворчал Мазин. – Уж ты мне и про сырую рыбу в землянке припомнил и про Макитрючкины вареники… Трепло ты, Петька!

– Да я же только так вспомнил… как мы ели когда-то… вообще…

– «Вообще, вообще»! Никто не жалуется, один ты скулишь! И тошнит тебя, и под рёбрами болит…

– Я этого не говорил даже! – вытаращил глаза Петька.

Мазин сплюнул голодную слюну:

– Не говорил, а всё понятно… всё на твоей физиономии написано!

Петька молча смотрел на Мазина. Пухлые щёки товарища опали, под глазами легли глубокие тени. У Петьки задрожали губы, он нащупал заветный кусочек завалявшегося в кармане сахару. Когда голод особенно мучил Петьку, он осторожно лизал языком этот сахар и, завернув в бумажку, прятал от самого себя. Теперь он вынул его и протянул Мазину:

– На, Мазин. Это правда – я просто нетерпеливый… Возьми, возьми! Я уже много съел… я ещё вчера ел…

Мазин хмуро посмотрел на Петькину ладонь.

– Почему не отдал Трубачёву? Сейчас всё общее, – сказал он, пряча в карман сахар. Потом увидел мокрые глаза Петьки и виновато сознался: – Я сам нетерпеливый… Сорвался на тебя зря…

Ребята принесли полные шапки грибов и весело принялись за стряпню. Чистили грибы. Перочинные ножи нашлись у всех. Костёр зажгли одной спичкой. Над ручьём потянулся дымок. Все сидели вокруг огонька. Бобик, положив на лапы голову, спал. Скоро в зелёном ведёрке забулькала похлёбка. Никто не говорил о страшных событиях, которые загнали их в лес. Но едва наступила тишина, как в памяти каждого вставала пасека, мёртвые лица Матвеича и дедушки Николая Григорьевича, пустая, брошенная мельница… А в глазах у Васька возникало детское удивлённое лицо Ничипора и бился захлёстнутый петлёй дед Михайло… Васёк вскакивал, с испугом глядел на Генку. Но Генка как будто омертвел. В тёмных глазах его, как в тёмной воде, отражалась зелень леса, матово переливались блёстки от огня. Похлёбку ели жадно, черпая из ведра самодельными ложками и обжигая рты.

– Сроду ничего вкуснее я не ел! – говорил Саша.

– Ещё бы! – подтверждали ребята.

Горбушку хлеба пилили перочинным ножом. Разделили поровну. Сахар, с общего согласия, решили отдать Севе.

– Да зачем, ребята! Я уже лучше себя чувствую, – сконфуженно отказывался Сева. Он съел размоченный в похлёбке хлеб и несколько варёных грибов.

– Вкусно тебе? – спрашивали ребята.

– Вкусно, – улыбался Сева.

– Заешь сахаром.

– Я завтра лучше…

Бобик долго гремел ведром, доедая остатки. Похлёбка подействовала на всех, как волшебное питьё. Щёки зарумянились, глаза заблестели, клонило ко сну. Не хотелось думать, что будет дальше; хотелось, разбросав усталые руки и ноги, спать, спать, спать… Даже Генка, свернувшись калачиком на земле, закрывал глаза.

– Спите! – махнул рукой Васёк.

– А кто будет ночью дежурить? – спросил Одинцов.

Васёк вспомнил, что в тревожную ночь, когда они были в походе, Митя дежурил сам.

– Я буду, – сказал он.

– Один?

– Если надо будет, разбужу кого-нибудь.

– Тогда ложись сейчас, а мы с Сашей посидим, – предложил Одинцов.

Васёк не стал отказываться, натянул на уши курточку и лёг около Севы. Мохнатые корни дерева скрыли его под своим навесом, покачали коричневой бородой, пощекотали ему шею. Васёк вздохнул и закрыл глаза.

Снова кричат ночные птицы. Снова с нудным гудением пролетают куда-то вражеские самолёты. И так же полон таинственных шорохов лес, но теперь нет рядом Мити. Васёк сидит на поваленном дереве. Ухо его привыкло к гудению самолётов, ночные шорохи не пугают своей таинственностью. Не лес страшен Ваську Трубачёву, командиру пионерского отряда. Страшны люди в железных касках, с черепами на рукавах, страшна неизвестность и ещё страшнее ответственность, которая легла на его мальчишеские плечи. Что делать? Куда идти? Жив ли Митя и найдёт ли он своих ребят? Где партизаны? Как искать их в этом большом, незнакомом лесу?

Васёк вспоминает жалкую кучку своих товарищей, испуганных, голодных, в грязных куртках…

На глаза его навёртываются слёзы. Он встаёт и присаживается ближе к яме, где спят вповалку ребята. Тёплое дыхание их успокаивает его. Трудно дышит Сева, но он тоже спит, повернув к Саше бледное лицо. Не спит только Генка, его глаза широко открыты. Васёк боится заглянуть в Генкины глаза, боится окликнуть товарища. Он со вздохом отворачивается.

Что делать? Как поступил бы на его месте взрослый командир? Куда он повёл бы свой отряд? Какие-то смутные воспоминания проносятся в голове… обрывки рассказов о твёрдых, бесстрашных коммунистах, страницы прочитанных книг.

Возникает лицо Сергея Николаевича. Васёк видит учителя в классе, на сборе, мысленно представляет себе учителя и на фронте. Вот он стоит среди бойцов, такой спокойный, подтянутый, в военной форме. Васёк видит и бойцов, окружающих учителя, – они такие же спокойные и подтянутые, как их командир. Они пойдут за ним в бой, может быть, на смерть, они не растеряются перед любой опасностью.