приятно… Садитесь. Коленька туалетом побежал заниматься.

— Ну-с, Марья Егоровна, поговорим как женщины. Вы знаете, что мне нравится ваш сын.

— Ах, мне так жалко отпускать его от себя…

— Короче говоря — я делаю предложение… У меня есть дом, я занимаю хорошее положение в акционерном обществе «Продоплут», кроме того, вскоре я буду произведена в действительные статские советницы…

— Мой Коля недостоин стать мужем такого лица…

— Бросьте. Мне нужен подруг жизни, и я остановила свой выбор на нем… Ах, вот и он сам…

— Коленька… Вот она просит твоей руки… Ну что же ты конфузишься?.. Тебе уже восемнадцать лет, дела у меня не блестящие, пенсия не такая большая…

— Я того… Согласен…

* * *

Любовные встречи и первая нежность сближений примут другую окраску.

Женщины будут приезжать на свидания с портфелями, поминутно вынимать часы и жаловаться, что им некогда.

Мужчина будет ломаться, объяснять, что ему нельзя поздно приходить домой, так как родители держат его строго.

— Может, мы сегодня в оперетку съездим?

— Что вы… Вы забываете, чтр все-таки не женаты. Это неприлично. Могут знакомые встретиться, сплетни начнутся…

— Вы меня простите… Я не хотела вас обидеть… Думала, может быть, оттуда поужинать поедем…

— У меня один товарищ есть, может быть, заедем за ним… С ним вдвоем g куда угодно поеду.

— Ну со мной-то могли бы не бояться…

— О вас такие слухи ходят, Евгения Петровна… Говорят. что… Нет, мне стыдно…

— Ну говорите, говорите…

— Нет, стыдно… Говорят, что вы бросили Черухова…

— Ну что же. Он мне разонравился.

— Вот и меня также бросите. Через три месяца.

— Петя!.. И вам не стыдно? Я даю слово, что возьму вас в мужья…

— Ах, нет, нет, я боюсь вас… Вам все равно, женщинам, я… А каково нам после…

— Петя, ваш образ преследует меня уже год и четыре месяца… Я хотела написать вам, но не решалась… И вот теперь, когда мы встретились… У нас будет такое счастье.

Я сниму квартирку в четыре комнаты с ванной и лифтом. У вас будет своя голубая гостиная…

— Я очень люблю голубой цвет.

— Я куплю вам граммофон, живую канарейку и письменный стол… А сама буду приезжать по субботам…

— Ах, что вы со мной делаете… Вы мне кружите голову…

— Нет, нет… Ах, Петя, у вас такие губы. Такой нос… Вы сами меня опьяняете… В квартире у вас всегда будут цветы и конфеты… Едем сейчас в оперетку…

— Хорошо. Едем. Боже, если бы это знали мои родители и тетя Маша…

* * *

Но даже и в то время, я твердо уверен, что мы пробьем себе дорогу. Мы добьемся того, что нас будут принимать в университеты, допустят нас в парламент и дадут нам одинаковые с женщинами права. Мужчина — тоже человек.

1916

Когда перестанут удивляться

Чихать и удивляться очень полезно для организма. Относительно первого утверждают все отрывные календари с медицинскими советами. Во втором я убежден сам. Человек, который еще удивляется, — не растерял жизнерадостности, а последняя умело связана опытной рукой природы со здоровым желудком и хорошей печенью.

С этой точки зрения какой-нибудь захудалый доисторический человек жил полной жизнью. Целые дни он мог только есть и удивляться.

Трехногий олень, долгий морской прилив, падающая звезда, окаменелый гриб — все это были бесплатные развлечения для пустого и доброго малого. Вся природа и бытие были для него музеем восковых фигур, куда его пустили на целую жизнь по контрамарке.

Человечество стало дряхлеть, как худой восьмиклассник, которого соседские горничные научили всем запретным тайнам, а услужливо высланные в закрытом конверте парижские фотографии разом прекратили своей осведомленностью весь полет фантазии.

Нас еще кое-что забавляет. Мертвые петли в воздухе. Фотография под водой и еще несколько фокусов…

Но вот пройдет еще сто-двести лет, и у человека отнимется одна из лучших минут: удивление. Тогда будет, наверное, очень тяжело жить.

* * *

Инженер Штром оторвал календарный листок, тупо посмотрел на цифру 2043 и уныло зевнул:

— Еще три дня до 2044-го. Скучно. Пойти полетать, что ли…

Он сел в одноместную аэропролетку и полетел на одно из дежурных облаков, остановленное над городом местными властями для удобства летающей публики.

Он знал, что на этом облаке продают вкусное пиво и можно встретить знакомых.

Он не ошибся. Толстый Брайт уже сидел за столиком и, вставив штепсель в ухо, слушал музыку из какого-то городка по радиотелеграфу.

— Здравствуйте, Штром.

— Здравствуйте, Брайт. Куда вы отсюда?

— К мадам Фире. У нее сегодня именины седьмого мужа. Шесть остальных прислали свои карточки с приглашением. Необходимо слетать.

— Ага, — зевнул Штром, — можно. У нее всегда вкусно кормят. Опять, наверное, будут электрические почки с разноцветными фонарями внутри.

— Говорят, что ее дочка от пятого дежурного супруга сошлась с каким-то механиком.

— Ей уже больше семи лет. Сама разбирается.

— Ничего удивительного. Мой двоюродный брат шести лет читал лекции по химии, а к одиннадцати был дедушкой.

— Кстати, о дедушке. Говорят, что ваш дядя ненадолго умер на прошлой неделе? Успел что-нибудь сделать?

— Видите ли, Штром… Конечно, я послал его сердце на оживительную станцию, но, по правде говоря, просил задержать его немного в починке. Пусть старикашка полежит немного мертвым: он, признаться, надоел мне своей болтовней, и я хочу отдохнуть от него.

— Да, это вы правы. Со стариками ничего не поделаешь. Попробуйте отдать его в институт Феркайда. Он очень много берет, но зато там переделывают стариков в домашних животных и берут очень недорого. Говорят, вся работа производится сжатым воздухом, а воздух вам может сжать любой городовой за доллар. За что только берут деньги?

— Ну-с… Мы, кажется, заболтались… Едем, значит, к ней? Полетели.

* * *

У госпожи Фире была довольно уютная квартира на 84 саженях глубины под водой. Детишки весело резвились в водолазных костюмчиках около виллы, играли в лошадки с молодыми дельфинами и кидали песком в проплывавших акул, которые грозно смотрели из-под намордников, надетых на них предусмотрительной морской полицией.

— Милости просим, — встретила их мадам Фире, — ужин под столом и давно ждет вас.

— Мерси… Мы, собственно говоря, поели с Брайтом.

Госпожа Фире направила на живот Штрому рентгеновский луч из столового аппарата и засмеялась:

— Сколько вы съели телятины, Брайт… И какая скверная… Ни один кусочек еще не успел перевариться…

— Мы посидим так.

Стол