в неделю, по понедельникам и средам, и в тот же день письма и газеты, адресованные офицерам, отправлялись по границе от поста до поста. На Амбу-Даг по расписанию корреспонденция должна была приходить в 4 часа дня во вторник .и четверг, но она всегда опаздывала.

В эти дни Вера Александровна с утра находилась в ажитации и по нескольку раз выбегала за ворота и подолгу стояла, всматриваясь вдаль, не видать ли едущих с почтовыми сумками объездчиков. В первое время по приезде в Амбу-Даг она с каждой почтой получала по нескольку писем от своих «однополчанок», жен офицеров того полка, где служил Тубичев,— со многими из которых она была очень дружна.

Вера Александровна с упоением по нескольку раз прочитывала эти письма, каждая мелочь несказанно интересовала ее. Она жила жизнью своих подруг, радовалась их радостям, печалилась по поводу их горестей, негодовала, узнавая о чьем-нибудь дурном поступке, от души хохотала над сообщаемыми курьезами и анекдотами из их жизни, словом, всецело жила интересами родного полка. Петр Петрович относился гораздо индифферентнее, в нем уже пробуждался патриотизм новой своей части, а полк делался ему все более и более чуждым.

Однако подруги недолго баловали Веру Александровну известиями о себе. Письма получались все реже и реже и становились все короче и бессодержательнее. Напрасно Вера Александровна, с отчаянием утопающего, писала длинные, горячие письма своим друзьям, умоляя не забывать ее и писать почаще, письма ее оставались в большинстве случаев без отклика. Время беспощадно стирало ее образ в памяти людей, бывших еще так недавно ей столь близкими. Вера Александровна глубоко страдала от этого и долго не могла примириться с таким обстоятельством, но в конце концов принуждена была смириться и сразу и круто прекратила всякую переписку. Ее знакомые точно обрадовались этому и с трогательным единодушием предали ее забвению.

Так поступают провожающие на кладбище своего ближнего. Пока мертвец на поверхности земли, с ним церемонятся, делают серьезно-печальные мины, вздыхают, удерживаются от посторонних разговоров, но вот гроб уже спущен в яму, под усилием нескольких проворных лопат намогильный холм быстро растет, а вместе с этим у всех отлегает от сердца; лица проясняются, появляются улыбки, слышатся шутки, смех, и провожатели торопливо расходятся, спеша предоставить покойника его уединению.

Не знаю, насколько неприятно быть забытым после смерти, об этом надо спросить покойников, но подвергнуться этому еще заживо — нестерпимо грустно; хуже этого едва ли что может быть на свете.

После писем оставались еще газеты, до которых Вера Александровна, живя в городе, была большая охотница, живо интересуясь мировыми вопросами, за что слыла среди знакомых за «умную барыньку», но теперь, получая газеты на 15-й день по выходе, Вера Александровна очень скоро потеряла к ним вкус, да и смешно было интересоваться избирательной борьбой в палате депутатов города Парижа, сидя на Амбу-Даге, на линии вечных снегов, вдали даже от такого города, как Инджирь.

Вера Александровна и газеты перестала читать.

— Запить, что ли? — с злобной иронией думала она иногда. — Вот муж пьет и уверяет, будто ему от этого легче, право, если бы у меня Мити не было, я или бы отравилась, или бы запила. Все равно один конец, не хуже и не лучше будет.

Неприглядная, осенняя ночь. Беспросветный мрак, какой бывает только в горах, когда, сидя верхом на лошади, не видишь ее ушей, заполнил собой всю окрестность, закутав ее черным, густым саваном. Холодный ветер, с пронзительным воем, вырываясь из ущелий, гуляет по вершинам, оживляя мрак ночи целой симфонией голосов, то грустножалобных, то грозно-могучих; все горы полны этими воплями и стонами. Нет того уголка, той щели, где бы не раздавались дикие рулады разбушевавшегося ветра. Он, как обезумевший дух, неистово носится над глубокими пропастями, с размаха ударяется о каменную грудь утесов, рвет и мечет, не находя себе успокоения. Все живое ушло, спряталось, приникло,— люди в своих жалких землянках, звери в норах и пещерах.

На кордоне Амбу-Даг — мертвая тишина и беспробудный сон. Не высланные в секреты солдаты крепко спят в казармах на деревянных нарах, вповалку, тесно прижавшись друг к другу и закутавшись с головой шинелями и полушубками. В конюшне дремлют усталые лошади. Только часовой с заряженным ружьем в руках, как черное привидение, мотается взад и вперед по площадке перед запертыми воротами кордона. Вдоль стен притулились чуткие постовые собаки и внимательно прислушиваются к вою ветра, готовые каждую минуту вскочить на ноги и поднять оглушительный лай.

На офицерской половине тоже тишина и мрак, лишь в спальне горит лампа под зеленым абажуром. Вера Александровна, в белом капоте, с распущенными по плечам волосами, с мертвенно бледным, осунувшимся от бессонных ночей лицом, сидит в кресле подле кровати Мити и с тоской и страхом прислушивается к унылым завываниям ветра. Митя серьезно болен. Еще в пятницу утром он был совершенно здоров и весело бегал за кордоном с Танюшей, дочерью вахмистра, его ровесницей, но к вечеру ему стало что-то не по себе. Он притих, раньше обыкновения стал проситься лечь спать. Вера Александровна, однако, не придала этому особого значения. Просто мальчик набегался, устал, может быть, немного прозяб.

Выспится, согреется ночью и к утру все как рукой снимет. Но, против ожидания, на другое утро Митя не только не поправился, но ему стало значительно хуже. Открылся легкий жар, усилившийся к вечеру и перешедший в бред. Вера Александровна не на шутку перепугалась, и, по ее настоянию, Петр Петрович отправил двух объездчиков в город Инджирь с запиской к доктору, прося его приехать завтра пораньше. Это было в субботу вечером; объездчики должны были в воскресенье на рассвете быть в Инджире, таким образом доктор мог уже быть к обеду на Амбу-Даге, если только он поторопится. Но наступил обед, подошел вечер, ни доктора, ни объездчиков не было, а между тем Мите становилось все хуже и хуже.

До приезда доктора Вера Александровна попыталась было сама начать лечить Митю; у нее была прекрасная, по крайней мере по отзывам газет, книга «Домашний лечебник», и она с лихорадочной поспешностью принялась перелистывать ее, отыскивая описание болезни, подходившее к данному случаю, но с первых же строк она с ужасом убедилась в полной несостоятельности универсального лечебника. Почти все болезни имели те же симптомы, какие были у ее Мити. Жар, бред, колотье во всем теле, расстройство пищеварения, потеря аппетита, повышенная температура, учащенный пульс и т. д., и т. д. Притом из всех лекарств, предлагаемых лечебником, у нее под руками не