В крестьянских войнах выгоду ловили все; постоянно в беде лишь одна партия – народ. Тот, кто желал говорить от имени народа, не имел шансов на победу.

Брейгель писал в то время, когда прямота высказывания становилась губительна для говорящего. Доктор Мартин Лютер делал вид, что говорит прямо: «Здесь я стою и не могу иначе!» – однако доктор Лютер менял взгляды сообразно расстановке сил империи, выстраивая отношения с двором. Лютер – не Савонарола; борец с индульгенциями был человеком сугубо прагматическим, извлекал материальную выгоду из всего. Томас Мюнцер переиначил его имя на Люгнер (от нем. Lugner – лгун, лжец). Национальная религия в интерпретации Лютера отнюдь не вела к освобождению общины, напротив – к большему ее закрепощению. Но возможности для национальных капиталов открывала новые. В том числе национальная религия нашла применение на рынке оружия – продажи возросли.

Первому богачу Европы баварцу Якобу Фуггеру требовалось остановить финансовую экспансию папы, а гнев народа – востребованная рынком меновая стоимость, его можно пустить в оборот. Фуггер, получивший в ходе религиозной и крестьянской войн монополию в рудной промышленности и мануфактурном производстве – вот герои тех лет. Якоб Фуггер (его портрет кисти Дюрера находится в Пинакотеке Мюнхена), человек, отрицающий, подобно Лютеру, свободу воли и даже знающий, на каких именно основаниях, работал с ресурсом народного гнева столь же рачительно, как с рудой и квасцами. Вместе с Фуггером рынок обмена создавали курфюрст Фридрих Саксонский и имперские Габсбурги, папа римский и мелкие князья. Манипулировать народной верой и, соответственно, народным гневом – легко – поразительно, что этим часто пользовались и гуманисты, фон Гуттен и Меланхтон, и, разумеется, Мартин Лютер. Все они находили оправдание войне.

Кажется, один только Эразм Роттердамский нашел в то время твердые слова, обращенные против войны и против национальной спеси: «Все войны развязываются для пользы власть имущих и ведутся в ущерб народу. Властители и генералы извлекают из войны выгоду, а огромная масса народа должна нести бремя расходов и несчастий. Ни один мир никогда не был столь несправедлив, чтобы его нельзя было предпочесть самой справедливой из войн. Национализм – проклятие человечества. Задачей политиков должно стать создание всемирного государства». (Цит. по пьесе Дитера Форте, буквально использовавшего цитаты из Manfred Bensing. «Thomas Munzer und der thuringer Aufstand». Berlin, 1965; Ernst Bloch. «Thomas Munzer». Frankfurt/M, 1969; Thomas Munzer. «Schrifter und Briefe». Goterssloh, 1968.)

Эти слова в корне противоречили проповедям патриота Лютера, переменчивой морали протестантизма и милитаристической риторике тех лет. Разнообразные проповедники беспрестанно звали народ к войне, войну называли священной; реформатор, отец народной (то есть не запятнанной папским ростовщичеством) религии Мартин Лютер призывал убивать и убивать папистов и мусульман, но, когда дело дошло до крестьянского бунта, Лютер столь же яростно призывал резать крестьян в угоду курфюрсту.

Кому верить? Картина Брейгеля «Притча о слепых» – точная метафора ослепления того времени. Изображение слепца в Средние века – традиционная метафора ложного учения; например, Синагогу (иудаизм) в традиции христианского собора изображают как незрячую деву, на глазах у Синагоги повязка. Но здесь нарисовано шесть разнообразных слепцов, это парад фальшивых учений и ложных пророчеств. Народу втолковывали окончательную истину на каждом углу. Имелась идеология Священной Римской империи и планы императора Габсбурга; имелась доктрина папы; имелась программа доктора Лютера; имелось также конкретное приложение лютеранского учения, то, как Лютера использовал в своих интересах патриот курфюрст Фридрих Саксонский; имелась заложившая основы германского национального самосознания программа просветителя Меланхтона. Народу дали истинную веру взамен папизма – веру свою, национальную, коей следует гордиться! И ради истинной веры людей тут же погнали на убой и запретили восставать против крепостной зависимости, хотя все ожидали, что с освобождением от папской кабалы и императора придет и свобода от локального феодала. Распространенный во все века трюк: когда один жадный желает сместить другого жадного, он поднимает бунт среди рабов, но горе рабу, если он вздумает считать, что в ходе этого бунта станет свободным. Квазисоциализм, встроенный внутрь имперской программы, был представлен в религиозных войнах – и мотив слепых, ведущих друг друга в канаву, Брейгель воспроизвел трижды. Помимо собственно картины «Притча о слепых» (Неаполь, музей Каподимонте), существует череда слепцов в «Нидерландских пословицах» (Берлин, Гемельдегеллери), а также в «Детских играх» (Вена, Музей истории и искусства). Брейгель всегда настаивает на найденном образе, случайных у него нет.

В Пражской речи (Пражском манифесте 1521 г.) и в так называемой Княжеской проповеди, и в последних, более резких текстах «Твердо обоснованная…» и «Разоблачение…» Мюнцер переходит к социальной риторике такого свойства, что марксисты считали его своим предшественником. Требование Мюнцера, обращенное к каждому человеку, дабы он подготовил себя нравственными вопросами к пути к Богу, расценивалось едва ли не как аналог духовного становления революционера, коммунара.

Позже, уже в последние месяцы жизни, он обнародовал два еще более резких текста: «Твердо обоснованная защитительная речь или ответ бездушной изнеженной плоти из Виттенберга» и «Разоблачение ложной веры безбожного мира». Рассматривая конфликт крестьянских коммун с Реформацией, любопытно сопоставить динамику этого конфликта с эстетикой Брейгеля. Протестовать против экспансии империи; осуждать грехи, свойственные человечеству; настаивать на том, что евангельский сюжет следует интерпретировать в доступной бытовой форме; рассказывать притчи о добродетели – в этом Брейгель вполне соответствует эстетике Лютера (например, друг Лютера, художник Кранах, именно таким образом и пишет картины); но Брейгель идет дальше – и в этом он сходен с Мюнцером; он настаивает на самоопределении крестьянской общины, на коммуне.

Брейгель последовательно изображал, как действует организованная крестянская коммуна, тогда как Мюнцер лишь предполагал возможность такой организации. Его энергия была истрачена на религиозный диспут, который стремительно превратился в политический.

Вряд ли художнику было известно, что именно о слепоте христианской веры говорил в Пражском воззвании проповедник Томас Мюнцер: «Не было бы ничего удивительного, если бы Господь из-за глупости нашей дурацкой веры превратил нас в прах. Меня также не удивляет, что все племена людей издеваются над нами, христианами, и оплевывают нас. Да, никто иначе и не может поступать. (…) Многие народы земного круга превосходят нас: они помогают своим братьям, а мы у братьев отнимаем. Мы слепцы и не верим никому, кто говорит о нашей слепоте».

Это было сказано не только против папы и князей, прежде всего – против учения Лютера: виттенбергский пророк стал осознанным союзником «больших Гансов» (так именовали власть имущих). Одновременно с тем, как Мюнцер основал республику в Мюльхаузене (систему управления именовали «вечным советом», повторяя печальный опыт Республики Иисуса Христа Савонаролы и т. п.), Лютер публикует «Увещевание к миру» – удивительный текст. Лютер, который обнадежил крестьян осовремененным Евангелием, но вовремя примкнул к партии рыцарей, толкует муки Христа как пример смирения – и советует на примере Иисуса учиться принимать «несправедливые страдания». Лютер учил: «Остерегайтесь лжепророков, которые приходят к нам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные». Не отдавая себе отчета в том, что образ проповедника в овечьей одежде отсылает прежде всего к образу Иоанна Крестителя, Лютер своим увещеванием вызвал реакцию, обратную желаемой. Проповеди Мюнцера трактовали страдания Христа как повод к свержению неправой власти – к неудовольствию князей и подвергая сомнению репутацию Лютера. «Шастают вокруг нас бесполезные болтуны, от их пустословия совсем житья не стало. Они полагают, что ими движут благие намерения и их дело правое. Это опаснейшие люди. Ибо никогда нельзя надеяться, что у кого-то могут быть благие намерения и добрая воля». Лютер учил смирению: мужик рожден в повиновении господину, и негоже ему мечтать об отмене закрепощения; свободная воля – это соблазн. (См. полемику Лютера с Эразмом.) Лютер был столь последователен в намерении усмирить крестьянство, что в тот момент, когда саксонский курфюрст отказался от намерения послать войско для подавления мятежников («подавление» означает многочисленные вразумительные казни), Лютер негодует. Фридрих Мудрый пытается «с добротой искать путей выхода», и это противоречит доктрине Лютера. В этот момент он оказывается в большей степени государственником, нежели власть имущие. Реформатор пишет тревожное письмо советнику Иоганну Рюгелю: «те, кто настраивают в этом деле миролюбиво, не приносят никакой пользы».